Злые ветры Запада

22
18
20
22
24
26
28
30

Бом-м-м… Барабаны превратились в колокол розовой церквушки в Санта-Монике.

Бом-м-м… Колокол гудел своей тяжестью, прижимая Изабель к полу.

Бом-м-м… Тяжесть укутывала ее чернотой, вспыхивающей алыми росчерками.

Бом-м-м… Алое забиралось все глубже, заставляя выгибаться все сильнее.

Бом-м-м… бом-м-м… бом-м-м… ба-м-мм… ба-м-мм… бамбамбамбамбамбам…

Не колокол. Барабаны. Барабаны, бьющие все быстрее, берущие ритм в такт треску.

И ее сердцу, колотящемуся без остановки. Черное… Алое… Черн…

Барабаны пульса стучали дикий ритм. Без остановки и без жалости. Разгоняя кровь все быстрее. Отправляя Изабель в безвременье и безнадегу. Где ее давно ждали, где для нее давно готовилась отдельная решетка для барбекю, с углями, что станут гореть сотни и тысячи лет, пока ее грешная душа не прогорит заново снова и снова, затянет дыры и опять, как миллионы раз до этого, ляжет на раскаленный металл, проворачиваемый руками алых демонов. Ад ждал грешницу Шейлу-Изабель непозволительно долго.

Она упала, ударившись о плиты и выемки лабиринта на них. Мягко и незаметно для Хавьера, размахивающего тесаком. Наверное, змеи добрались и до него… Пол дрогнул. Еще и еще раз. Изабель, умирая, смеялась. Они пришли за ней. Чертовы алые демоны, кривозубые и со шкурой, вывернутой наизнанку. Топали ножищами и шли к ней.

Мама, мамочка… Я же не грешила просто так… Помоги, Дева Заступница. Спаси душу. Не дай забрать с собой. Я боюсь. Дева Мария, вечная и всеблагая, приди на помощь… Молю тебя…

Демоны, двое, шли к Изабель. Походя крошили статуи, попадавшие под ход высоких крепких тел. Двух диггеров, одного без ноги ниже колена, второго с собственной головой в руках. Миз с двумя детишками, вцепившимися в ее ноги и кричащими. Даже серо-зеленая блестящая пленка не скрывала десятков шрамов на ее теле и потеков крови, сбегавших до смерти по голой коже.

Дах… бело-красно-серая холодная пыль и блестящие брызги…

Дах… крошится деревенский священник-мексиканец, одетый в подрясник на голое тело…

Дах… огромная ступня отшвыривает мальчишку-самбо, держащего в руке погремушку из бычьего пузыря…

Дах… лапища отламывает голову «пустынного брата», умирающего даже после смерти так, как и полагается рейнджеру… с достоинством…

Демоны идут за Изабель, корчащейся в попытках умереть, плавающей между смертью и остатками жизни. Змеиный яд бурлит и плавится в жилах, то сжимает мир до игольного ушка, то вдруг заставляет видеть всю пещеру разом, с безумной скоростью поднимаясь от пола до черноты наверху. Изабель не слышала друзей, она умирала, захлебываясь страхом и слезами, такими же огненно-горькими, как и яд в ее крови.

Она знала все свои грехи наперечет. Она понимала, за что станет держать ответ. И ждала. Но не верила. Вплоть до сего мига, подвешенного между небытием и муками. Наслаждения в Эдеме ей не видать. Так же, как и покоя. Есть за что.

За наслаждение наркотиками и виски. За любовь к Марин, пусть и недолгую. За две погубленные детские жизни, зародившиеся в ней. За пять ребятишек, спаленных в корале из-за мутаций. За потопленный у Фриско теплоходик с мексикашками, бегущими от разъяренных белых. За…

Изабель плакала, желая простого черного «ничто», а не доказательств бессмертия души. Плакала, глядя на корявую огромную ступню перед глазами, перебиравшую длинными узловатыми пальцами с желтыми обломанными когтями. Демон рыкнул, протягивая к ней лапищу, уцепившись за куртку на груди. Изабель закричала…

– Тащи ее, Хави, – проскрипел через маску Марк, – вот беда…