Злые ветры Запада

22
18
20
22
24
26
28
30

– Не смей убивать, – чудовище говорило, чуть глотая согласные, – это опасно.

– Почему? – Мачеха зло усмехнулась. – Увезешь тело, спрячешь.

– Не смей, – чудовище оскалилось, – не спрячешь следы, не сумеешь. Я ее заберу и решу все в пустыне.

– Хорошо. – Мачеха согласно кивнула. – Молчи, паршивка, иначе и правда выпотрошу прямо сейчас. А если будешь слушаться, то Красный Нож смилостивится и убьет тебя быстро.

Мойра затряслась. Трястись, вися вниз головой, не просто неудобно. Тем более что кровь прилила к голове и стучала барабанчиками в ушах.

– Веревки и мой мешок, – скомандовало чудовище, зовущееся Красным Ножом, – шевелись, моя сахарная.

Он перевернул Мойру, придавив ее рукой к стене. Ноги девочки затряслись. Позади влажно хрустело, громко сопело чудовище. Потом… Потом ее развернули. Мойра увидела огромную кипу шерсти, тающую на глазах, и розоватые потеки, испаряющиеся еще быстрее. А чудовище…

Красный Нож оказался индейцем. Точнее, кри, но Мойра тогда не разбиралась в татуировках племен пустыни. Он стоял перед ней, легонько надавливая на ее тонкую шею, голый, с длинными волосами, пахнущий зверем и опасностью.

А потом… а потом была спина коня, плотная мешковина, обернутая вокруг нее, дикий конский бег, запах конского пота, ритмичные удары о конский хребет и темнота. Кляп во рту, завязанный на затылке, и неизвестность.

К своему стойбищу Нож прискакал только к ночи. День индеец потратил на хитрые петли, пряча следы и старательно высматривая погоню. Тогда он уже развязал брезент, и Мойра смогла смотреть вокруг. Лучше бы он этого не делал.

Пустыня всегда находилась рядом. Она была самой жизнью, ненавистной и единственной. Для жителей Сайент-Тауна пустыня была благословением. Нефтеносные пески давали многое. Но забирали порой больше. У Мойры пустыня забрала маму. И даже на границе пустыни она никогда не находилась больше пяти минут. И только в компании отца.

А сейчас… а сейчас конь Красного Ножа рассекал яично-золотую поверхность с пятнами алого и багрового, редкими всполохами мутной вялой зелени. Они скакали прямо через нее, и куда? Прямо в ее сердце, туда, где над маревом раскаленного песка бродили посреди необъятной голубой перевернутой чаши неба густые черно-багровые тучи. Туда, где, ворочаясь внутри тяжело вздыхающего, наполненного влагой и ветром воздуха, алели зарождающиеся адские семена.

Мойра всхлипнула и заелозила. Индеец, не глядя, ударил ее по голове. Легким неуловимым движением. Все естество Мойры пронзила острая ослепительная боль, и она провалилась в темноту.

Она открыла глаза и уставилась прямо в безграничное и аспидно-черное небо, усыпанное мириадами звезд. Спине, скорее всего, давно было холодно, ее Мойра не чувствовала. Рядом, потрескивая, горел костер. Фыркали лошади, пахло потом, сухостью пустыни, горечью травы и кровью.

– Она пришла в себя! – радостно завопил кто-то рядом. – Дед, дед, она пришла в себя.

Над Мойрой появился кривляющийся тощий бесенок. Мальчишка-индеец казался странным. Даже так, глядя снизу вверх, становилось ясно: что-то с ним не так.

Мойра с шести лет не верила в сказки. И не любила их. Да и вообще, для своих лет ребенком росла удивительно сообразительным, умным и… взрослым. Со своей индивидуальной особенностью мыслить, с логикой, подходящей далеко не любой миз двадцати лет. Жаль, что это качество не помогло ей утром.

Вот и сейчас, когда многие другие дети испугались бы, Мойра просто пыталась понять: что не так с мальчишкой? Поняла, и только тогда вздрогнула.

Над тощенькими узкими плечами торчало две головы. Вернее, одна, как и положено, вертелась по сторонам на хилой шее, орала и брызгала на Мойру слюной. Вторая, раза в три меньше, вросшая чуть ли не по подбородок, молча следила за девочкой узкими щелками глаз, отблескивающих от костра.

– Пришла? – прошамкал от костра кто-то невидимый, явно старый, и закашлялся. – Нож, принеси ее сюда.