– Да, эфенди…
Комиссар Хикмет зашагал к приемному покою, чувствуя, как давит на него небо…
Альсия сидела на стуле в коридоре больницы. Когда он приблизился, она предостерегающе подняла руку.
– Нет. Не надо.
Он остался стоять.
– Он жив?
– Сейчас делают операцию.
Хикмет хотел сказать банальное – иншалла, он поправится, но тут же вспомнил, что бойфренд Альсии еврей, а про еврея нельзя говорить иншалла – это харам. И Альсия это, видимо, заметила.
– Он… поправится.
Она нервно встала со своего стула. Достала сигареты, несмотря на то что тут нельзя курить.
– Господи… господи, зачем я сюда вернулась. Можно было бы остаться там, но я поверила… поверила.
– Разве ты вернулась не ради нас?
– Ради нас… ради вас… я вернулась ради страны, я верила, что вот-вот, совсем скоро – мы вступим в ЕС или начнем, по крайней мере, вступать. Какой же я была дурой…
– Зачем ты это здесь говоришь?
– Затем, что кто-то, когда-то должен это сказать! Нас не пригласили в ЕС, потому что нам нечего там делать! Мы остаемся такими же, какими были и сто, и двести, и триста лет тому назад. Мы можем носить костюмы британского кроя, но только свистни – и мы готовы бежать за коляской[10].
…
– Эти люди, которые избили Моше… которые подожгли ресторан, в который он столько вложил, – им разве место в Европе? Нет, нам место вне Европы, рядом с Путиным и этим… китайским лидером. Или даже северокорейским. Наш Султан если и мечтает на кого-то быть похожим – так это на них!
Хикмет машинально оглянулся – упоминать Султана в таком разговоре было опасно даже здесь. У стен были уши.
Но никого не было. Была медсестра, но она была далеко и наверняка не слышала.
– Боишься?