Если вам надо узнать, что происходит в квартале, ищите кафе, где собираются старики. Его хорошо заметно – по тому, как собираются на улице люди. Вроде и не заказывают ничего, но кафе никогда не разорится. Это общественное мнение, тут и судят, и выносят приговор. И если в таких районах, как Левент, можно на это наплевать, то тут – нет.
Он с визгом тормозов резко остановил автомобиль, хлопнул дверью, подошел ближе. Собравшиеся – уважаемые люди, отцы семейств – смотрели на него.
– Закон… – сказал комиссар Хикмет после почти минуты молчания, – возможно, и не таков, как нравится вам. Закон не может нравиться всем. Но он таков, как он есть. И все обязаны его соблюдать. Иначе что станет с нами? С нашим обществом? С нашей страной?
Люди молча смотрели на него.
– В кого мы превращаемся? На ваших глазах жестоко избили человека, который ничего вам не сделал. Который кормил вас. Который мечтал о том, чтобы открыть много ресторанов – не в Берлине, не в Париже – здесь и дать многим туркам работу. И так мы ему должны отплатить? Почему вы не пойдете в полицию и не скажете правду?
…
– Я комиссар криминальной полиции. Кто видел совершившееся здесь преступление?
Люди молчали. Потом один из них сказал:
– Не бери жидов в друзья, они друзья один другому.
Комиссар Хикмет немного пришел в себя только в маленьком кафе на берегу Босфора, на съезде с авеню Кеннеди – он приходил сюда редко, только когда совсем было плохо. Хозяин, видя его состояние, просто оставил на столе кофейник, чтобы клиент сам себе наливал, и оставил его в покое. Комиссар наливал себе чашку за чашкой горячего до тошноты кофе, смотрел на Босфор. На чаек. На блики солнца, играющие в волнах. На снующие туда-сюда пароходы.
И ощущал себя очень одиноким…
Так получилось, что турки как бы разделены на два народа. Это еще в девятнадцатом веке было, но сейчас проявилось особенно ярко.
Есть турки европеизированные. Которые посылают детей учиться в западные университеты – в Париже в девятнадцатом веке в каждом университете были турецкие студенты. Те, кто принимает религию именно как религию, а не как образ жизни. Офицеры – Ататюрк делал все, чтобы армия была европейской. Представители бизнеса. Вообще, гражданское сообщество, молодежь. Турция стала членом НАТО и едва не стала членом ЕС усилиями этих людей.
И есть Турция глубинная. Деревенская. Кондовая. Люди, которые переселились в города и живут в них вторым, а то и третьим поколением – но остаются глубоко деревенскими людьми.
Они почти всегда глубоко религиозны. И фанатично защищают себя, свой квартал и свою страну от чужаков. От любых чужаков. От евреев, от греков – им разницы нет, они всегда готовы бить и громить. И громят. Ксенофобия, расовая и религиозная ненависть – это образ их жизни. Им плевать на весь мир, они защищают свой маленький квартал с покосившимися домами. Как раз из такого района Султан – говорили, он уже в подростковом возрасте верховодил шайкой маленьких воришек.
В свое время огромную роль в европеизации Турции сыграли трудовые мигранты. После чудовищной войны Германия потеряла немалую часть мужского населения, и чтобы восполнить нехватку рабочих рук, стали выдавать визы для рабочих, в основном для турок. Современная Германия построена руками не только немцев, но и турок. Многие там и остались, некоторые мигранты во втором-третьем поколении занимают уже политические посты.
Но сейчас и это сломалось. Сейчас в Германию едут получать пособия, а не работать, перевозят туда семьи, рожают там детей, чтобы не депортировали, да и пособие больше. Женщины регистрируются как многодетные матери и получают пособия, мужчины сидят на их шее, целыми днями торчат в кафе или мечети. Годами не работают. Эти не только не становятся европейцами – они привозят в Европу свою деревню, свой религиозный квартал. Между той, первой диаспорой и этой существует плохо скрываемая вражда, у них даже социальные клубы – разные. Первая диаспора, у кого все еще есть турецкие паспорта, проголосовала за проевропейских политиков, вторая почти поголовно – за Султана.
А кто он?
Его семья всегда была проевропейской, а иначе было нельзя. Отец чиновник, если бы он был соблюдающим – могли бы тут же уволить. Он сам прошел долгую практику в Германии, немецкий и английский языки для него не менее родные и знакомые, чем турецкий.
Но сегодня он почувствовал, насколько он чужой в своей стране. Эти люди смотрели на него не как на защитника, а как на оккупанта. Им не нужен был его закон. У них был свой. И по их закону правосудие как раз свершилось. Жида выгнали из их маленького мирка и дали ему хороший урок. Чтобы он больше не смел открывать рестораны в их районе и кормить их. Прокормимся сами.