Возрожденное орудие

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ты же знаешь, он никогда этого не хотел.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джедао, хотя знал, что ответ причинит ему боль.

– Я запрограммировал его на верность тебе, – сказал Куджен. – Я подумал, что тебе может понадобиться друг. Или любовник, как оно и вышло. Но где-то в глубине души он помнит, кем был и что с ним сделали – и ненавидит тебя.

Дханнет все еще стоял на коленях, его глаза горели от страха и желания.

– Нет, – прошептал Джедао.

От рева «Ревенанта» могли бы погибнуть звезды. Заключенный в собственном теле, Джедао слышал его более отчетливо, чем когда-либо прежде, и еще слышал многое другое. Жужжание лун и планет на орбитах, литании звезд. Сплетение песен мотов и даже больше, чем мотов: других существ и целых экосистем, которые обитали в пространстве врат и пересекались с инвариантным пространством, где жили люди, только когда чудовищные механизмы – такие, как пороговый отделитель – приглашали их войти. Два отделителя все же уцелели после нападения Инессер: чудовища притаились возле них, выжидая.

Состоящая из мотыльков тень Куджена существовала одновременно в пространстве врат. И она была внутри него. Куджен был внутри него, проявляясь в пространстве снов Джедао. Он выглядел как человек, которым, вероятно, был когда-то при жизни. Там, где господствовали остовы звезд, он повернулся лицом к Джедао.

Сердце генерала разорвалось на части от того, насколько гекзарх был красив. Джедао предполагал, что Инхьенг принял прежний облик Куджена, но какова бы ни была причина, этих двух мужчин, хотя они и были необыкновенными, нельзя было спутать друг с другом. Куджен – настоящий Куджен – обладал телосложением танцора, вьющимися каштановыми волосами, обрамлявшими лицо с такими тонкими чертами, что оно казалось почти женским, и глазами цвета янтаря. Последнее было единственным сходством с Инхьенгом.

Перед глазами Джедао все раздваивалось. Уравнения, над которыми он когда-то ломал голову, проступили в четких матрицах из звездного огня. Люди превратились в мерцающие пылинки на гобелене лет. Джедао мог бы остаться здесь навсегда, зачарованный миром, каким его видел Куджен; он отдал бы все, чтобы разделить это с гекзархом, только вот…

Куджен в ярости вскочил, несмотря на пронзившие его серебряные копья.

– Как тебе это удалось? – спросил он, но Джедао знал, что лучше не отвечать. – Покорись мне, – продолжил гекзарх, – и я еще смогу тебе многое простить. Нет того, что нельзя было бы исправить. Твой предшественник тоже имел склонность к предательству. – Тем не менее он говорил торопливо; он должен был сознавать, как мало времени у него осталось.

– Пошел ты на хрен, – сказал Джедао на языке мотов, хотя и стремился к этому ви́дению, кристальной ясности ума, который был обширнее и древнее, чем его собственный.

Куджен услышал его.

– Это тоже можно устроить, – сказал гекзарх со сладкой злобой. – Если ты хочешь умолять об этом, если ты хочешь, чтобы тебе доставляло удовольствие умолять об этом – черт возьми, если ты хочешь, чтобы я умолял об этом, могу проявить гибкость. Нет ничего такого, чего бы я не видел, и ничего такого, чего бы я не делал.

Копья вспыхнули ярче, лицо Куджена исказилось.

«Все, что я должен делать, – это терпеть», – думал Джедао, сам в агонии. Была ли эта боль побочным эффектом или отголоском того, что чувствовал Куджен во время формационной атаки? Многообещающий знак, если так.

– Другого шанса у тебя не будет. Я могу дать тебе то, чего не может дать никто другой. Если ты откажешь мне, если позволишь умереть, будешь сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь…

Джедао услышал, как кто-то вскрикнул от ярости. Горло болело, как будто какое-то животное выцарапывало сквозь него путь наружу.

– Я твое орудие, Куджен, но это еще не все, что я есть!

(Он знал, что это ложь. По мере того, как оставшиеся годы будут засасывать его, словно зыбучие пески, он никогда не сделается кем-то большим, чем еще одна марионетка Куджена.)