— Так получилось…
— Значит, я могу тебя поблагодарить за то, что спас мою шкуру…
— А я тебя, — сказал Валентин. — Если бы не твой бросок…
— Тем лучше, считаем, что пока квиты. Ничего, Арин… Ничего… Он отстранился и погладил девушку по пыльным волосам.
— Я понимаю, как все это тяжело, но… Будем надеяться, что мы спаслись не одни.
Шагровский посмотрел на лицо дяди Рувима и понял, что тот сам себе не очень верит. В ту ночь спастись можно было только случайно, а случайностей, как известно, много не бывает, в противном случае, они бы назывались иначе.
— Впечатлениями поделимся позже. Арин, осмотри вездеходы. У них есть что-то типа багажников. Посмотри, что есть полезного. Вода, аптечка, еда… А мы с Валентином пока поговорим с одним из наших милых друзей…
Интонация у профессора Каца изменилась. И Шагровский вдруг понял, что тот человек, с которым он прожил бок о бок несколько недель в лагере экспедиции, автор нежных писем, увлекательных книг, известный ученый, страстный популяризатор археологии, и этот крепкий старик — совершенно разные люди.
Проходя мимо неподвижного тела, дядя ловким движением выдернул из горла убитого свой нож с обрезиненной рукоятью и наклонился над раненым, которому камень Арин разбил грудину.
Раненый оказался молодым парнем. Шагровский не дал бы ему и двадцати пяти лет. Ну, вылитый аспирант — таких на любой кафедре на рубль — пучок. Правда, глаза у него были не аспирантские, совсем не аспирантские. Впрочем, у профессора Каца, настоящего профессора, тут уж сомнений не было, глаза сейчас тоже были совсем не профессорские.
— Говоришь на хибру? — спросил дядя Рувим на иврите.
Раненый молчал, все так же надсадно дыша. На его тонких губах вскипала кровь, черная в лунном свете.
— Английский? — переспросил профессор. — Русский? Французский?
Противник молчал.
Рувим Кац пожал плечами и без размаха вонзил нож в подключичную впадину лежащего. Глаза парня не просто расширились, они вылезли из орбит.
— Держи ему ноги! — приказал дядя.
При всем посредственном знании человеческой анатомии Шагровский понял, что лезвие проникло в нервный центр. Не отводя взгляда от искаженного болью лица, профессор повернул нож в ране. Туда, а потом обратно.
Раненый закричал, и от крика из его открытого рта полетели темные брызги. Он попытался двумя руками оттолкнуть руку дяди Рувима, но тот навалился на рукоять всем весом, и парень бессильно засучил ногами, а через секунду начал скулить, как ушибленный щенок.
— Английский? Русский? Немецкий? — дружелюбно повторил профессор. Но от этого дружелюбного тона у Шагровского пошел мороз по коже.
— Я говорю по-английски, — прохрипел раненый. — Я. Говорю. По-английски.