Пока медики говорили о своем, Даня, считавший себя поэтом, решил поговорить о близком:
– Ада Моисевна, а это правда, что вы стихи пишете?
Жирная поэтесса икнула и посмотрела на него снизу вверх.
– Сейчас я прочту вам лучшее, что вы когда-либо слышали, – объявила госпожа Шленкер, выбралась из-за стола и, пыхтя, залезла на рояль. Встать в полный рост она побоялась, поэтому читала на четвереньках.
Тут поэтесса все-таки поскользнулась на лакированной крышке и обрушилась на паркет. Тяжелый удар гулко отозвался в рояле, и низко висящая над обеденным столом люстра, дрогнув, мигнула. Непрожеванная маслина застряла у Даниила в горле, он трижды сглатывал ее, но та упорно возвращалась назад.
– Вы им рассказали, док? – вмиг осунувшись и побледнев, спросил совладавший, наконец, с собой и маслиной Даниил. Он с тревогой или, скорее, с отчаянием смотрел куда-то мимо гостей.
– Кстати о любви! Господа, а где же наша невеста? – как бы разряжая неловкую паузу, как ни в чем ни бывало, повертелся по сторонам доктор и даже, с наигранным любопытством, заглянул под стол.
Машенька, тем временем, позабыв о диете, уплетала устриц, заливала их шампанским, лишь изредка взглядом невинной анаконды поглядывая на ничего не подозревающих соперников.
– Вы им рассказали, док? – как бы не веря в такую подлость, тупо повторил Даниил.
– Мосье Кварк, а вот у вас во Франции занимаются любовью с покойниками? – спросил вконец охамевший за один день доктор у ничего не понимающего иностранного гостя.
– Ну, я, конечно, бывать на похоронах… – неуверенно промямлил педиатр, все еще с трудом проглатывая кусочки устрицы и вытираясь салфеткой.
– А не хотите попробовать? – резво перебил его доктор. – Ведь сегодня вы имеете честь ужинать за одним столом с великим мастером в области труположества – Даниилом Матвеевичем Сакулиным!
Француз с трудом перевел взгляд с доктора на бледного молодого человека. Тут Даниил взял себя в руки и осмысленно, с чувством собственного достоинства, посмотрел в глаза иностранцу.
– Да, это правда – я люблю давно умершего человека, – тихо проговорил он. – Но мы любим друг друга чистою любовью, и нипочем нам злые языки, сплетни и пересуды.
– Может, я пойти? – привстал из-за стола месье Кварк.
– Нет уж, останьтесь, мосье педиатр! – жестко осадил его доктор.
Через десять минут Кварк очутился на заднем сиденье такси между мусорщиком и логопедом, разделяя их, словно демилитаризованная зона. Машенька сидела рядом с водителем и трещала как никогда оживленно. С легкостью, словно во сне, она предвкушала грядущий коллапс, и нездоровые возбуждение и веселость буквально распирали ее изнутри.
– Вообще-то я тоже работал в космосе, – делился с ней по дороге таксист. – Устроился на немецкую станцию по производству дрожжей. Но оказалось, на самом деле это подпольная порнографическая студия, и нам там, мягко говоря, дали жару… До сих пор жену боюсь в кино водить, а сам как немецкий язык услышу, сразу зад ноет…
– Хо-хо-хо! Не могу! – захлебывалась от ненормального смеха рыже-оранжевая отличница.
Притихла Машенька только в лифте. Отлучившийся ненадолго рассудок будто бы вернулся к ней, когда она увидела у подъезда милицию и небольшую толпу людей. Теперь она нервничала, заламывала руки и искоса поглядывала на разгоряченных пикировкой друзей.