Люс-А-Гард

— Это потому, что она у нас кривоногая! — громко объяснила Люс. — И об этом завтра узнает все графство! Ну как, леди Кэтрин, признаешься в отравлении? А то на тебе еще очень много всяких тряпок и тряпочек!

— Распусти волосы, леди Кэтрин! — крикнул, додумавшись, лорд Блокхед. — Распусти скорее!

— Я не могу поднять руки! — отвечала ему леди.

Действительно — поднимать руки ей сейчас не стоило. Остатки платья спереди задрались бы до совершенно непотребной высоты.

Люс прекрасно понимала, что творится в душе противницы. Леди Кэтрин была воспитана в строгих правилах — они допускали и, возможно, даже одобряли убийство соперницы, но запрещали обнажать ноги при посторонних мужчинах, не говоря уж о груди. А обнаженная в присутствии двух десятков воющих мужиков задница — это было что-то совершенно запредельное.

На это гипертрофированную нравственность и сделала ставку Люс-а-Гард.

— А может, ты разденешься сама, леди? — издевательски поинтересовалась Мэй. — Ты сбережешь хотя бы остатки вышивки! Правда, на всех ярмарках будут петь баллады о том, как ты опозорилась в замке у будущего жениха! Зато ты приведешь в восторг всю стражу. А, молодцы? Попросим леди обнажиться? Ну? Сорви с плечика этот лоскуток! Смелее! Грудь вперед! Чего тебе теперь стесняться?

— Мэй, не перегни палку, — вполголоса одернула ее Люс. — Леди-то сейчас в обморок сковырнется!

— Поединок еще не окончен, — напомнил пришедший в хорошее настроение лорд Блокхед. — Божий суд не свершился.

— Если леди сознается в преступлении, то я прячу кинжал в ножны и даю ей возможность одеться, — сказала Люс. — Если нет — раздену донага, и прогоню через весь замок, и выгоню за ворота, и в таком непотребном виде пригоню в Ноттингем. Мы как раз успеем туда к утру и явимся на рыночную площадь. Кто после этого пожелает общества леди? Ее, боюсь, даже в монастырь не примут.

— Разумнее сразу признаться в убийстве, леди, — подала голос Мэй. — Лучше потерпеть за благородное преступление, чем за пляски перед толпой мужиков с голой задницей!

Разумеется, Люс не собиралась ночью, да еще по скверной дороге, гнать отравительницу за тридевять земель. Но леди Кэтрин, оказавшись в такой позорной ситуации, безумно боялась огласки. Сделав ставку на безумие, Люс не прогадала.

— Лорд Блокхед! — пытаясь завернуться в обрывки когда-то роскошного платья, от которого ехидная Люс оставила в неприкосновенности лишь парчовые манжеты, воскликнула леди Кэтрин. — Я каюсь, я извела твою жену, потому что люблю тебя и сама хочу стать хозяйкой в Блокхед-холле!

Это прозвучало даже гордо.

— Накажи меня, как сам захочешь! — продолжала леди. — Только не отдавай на посмеяние! Иначе моя кровь будет на твоей совести!

И она поднесла кинжал к груди.

— Ну вот, — вроде бы даже устало сказала Люс. — Стоило огород городить. Стоило тут курсы кройки и шитья открывать. Она созналась! И кувшинчик наверняка через несколько дней найдется. Не удивлюсь, если она бросила его в замковый колодец… А теперь, лорд Блокхед, вели завернуть леди в какой-нибудь гобелен и привести мою сестру!

— Вы обе вынудили у нее лживое признание! — вдруг опомнился лорд. — Это шантаж!

Люс подивилась тому, что в двенадцатом веке уже знали это жуткое слово.

— Это было лживое признание? — поинтересовалась она у противницы, показывая исподтишка ей кинжал.