Длинная Серебряная Ложка,

22
18
20
22
24
26
28
30

— А вот я тебе сейчас объясню, — процедил Штайнберг. С легкостью он перехватил и другое запястье Эвике, вытянув руки перед собой, чтобы девушка не могла достать до него коленом. Она немедленно попыталась укусить его за пальцы, но взвыла, почувствовав как хрустнула кость. От боли перехватило дыхание.

— Дернешься — сломаю, — предупредил вампир и обернулся к сыну, криво улыбаясь. — Мы не можем с ним бороться, сынок. Ты бы видел, как отсюда драпали гости, они его тоже боятся. Он слишком силен. Было бы глупо восставать против такой силищи, правда? Нам остается только подчиниться и примкнуть к нему. Пойдем, Леонард. Мы отдадим Виктору смертных и разделим его торжество.

Уолтер поднялся на колени и, опираясь на стену, пошел на Штайнберга, но сын встал между ними. По какой-то необъяснимой причине он был совершенно спокоен. На его осунувшемся лице, бледном с прозеленью, даже бродила улыбка, словно он созерцал произведение искусства, а не папашу-подлеца. Эвике, которая даже сквозь слезы заметила его мечтательный вид, отчаянно простонала. Они тут все заодно!

— Ты-то чему радуешься, гаденыш? — успела произнести она, прежде чем старший вампир вывернул ей руку.

— Я радуюсь, потому что именно в такие моменты жизнь подносит нам зеркало и мы узнаем, каковы же мы на самом деле, — заговорил Леонард. — Пойдем, отец. Мы можем привести ему Уолтера с Эвике и даже просидеть на его пиру до самого утра, только потом я выйду на солнце.

— Что-о-о? — взревел фабрикант.

— Если я не смогу исправить эту несправедливость, если у меня не хватит сил, чтобы совладать и с Виктором, и с тобой, я хотя бы не буду участвовать в том, что считаю неправильным. Мне остается только уйти.

— Что ты несешь, недоумок?

— Ума у меня и правда немного, — согласился Леонард, — но кое в чем я разбираюсь. Эти люди мои д-друзья. Ты можешь или убить нас, или…

— Или что?

— Или отпустить всех троих.

— Это шантаж!

— Других средств у меня не осталось.

Поколебавшись, вампир выпустил руку Эвике. Девушка едва не рухнула на пол, но устояла и сразу же подбежала к Уолтеру, прижалась к нему, глядя на фабриканта с испугом и ненавистью. Леонард продолжал улыбаться.

— Я не сомневался, что ты так и поступишь, отец. На самом-то деле ты добрый, просто мир не позволил тебе остаться таким, — и он с нежностью погладил Штайнберга по плечу. Хмыкнув, тот отвернулся.

— Порою мне и правда хочется побыть кем-то еще, кем-то другим, — прошептал он.

— У тебя есть шанс. Если раньше, будучи человеком, ты жил по звериным законам — урвать себе побольше, растоптать остальных во имя своего блага — то почему бы теперь не пожить по-человечески? Хотя бы из чувства противоречия?

— Все это пустая философия, — скривился фабрикант, — противно и слушать этакую блажь.

— И все равно, пойдем с нами, а?

— Куда, Леонард? Нет такого уголка на земле, где он не сумел бы до меня дотянуться. Для меня все кончено. Я остаюсь.