— Щенок! Я же запретил..! Как ты смел сюда пробраться!
— Я тоскую, — ответил Леонард просто.
— По самовлюбленной дурехе, которая удрала прямо перед Балом?
— Да, по ней.
Фабрикант замер и опустил занесенную руку. Бросил взгляд на каминную полку, куда Леонард уже успел поставить фотографию.
— Я тоже. Знай я, как дело обернется, все стены увешал бы ее портретами. Что если она никогда не вернется домой?
— Ты действительно веришь, что Берта сбежала? Может,
— Зачем бы ему так поступать?
— Ты его лучше знаешь, отец. Зачем бы ему так поступать?
— Ох, Леонард. Вот ведь в какой переплет мы попали, — печально покачал головой отец. — Уже не верится, что выпутаемся.
— Ничего, до Бала еще несколько ночей. Что-нибудь да пр-придумаем.
— Как же, придумает он! — опять взорвался Штайнберг. — Экий мыслитель нашелся! В который раз повторяю — уезжай, покуда еще можешь. Ты ни в чем не замешан. Проклятие на тебя не распространяется!
— Именно поэтому я и с места не сдвинусь. Раз уж надо мной не властен этот мерз…
— Молчать!
— … авец, — закончил Леонард, смакуя каждый слог. Последовавшая затрещина так и не сбила его довольной улыбки. — Должен же хоть кто-то вмешаться, если твой г-господин позволит себе лишнего. Если он слишком туго затянет твой поводок.
— Тебе ли, дураку, с ним тягаться?
— Что еще мне остается делать? Целый год я живу в страху. Я уже устал.
— Что, так скоро? Кишка тонка? А вообрази, каково бояться на протяжении двадцати лет! — рявкнул Штайнберг. — Зная, что в любой день — вернее, в любую ночь — он может явиться за моей дочерью. Каждое утро вздыхать облегченно, видя что и на этот раз ее колыбель не пуста! Представлять, как он ее уводит — пойдет ли она добровольно или будет вырываться, а если так, что он с ней сделает тогда? Это ты себе можешь вообразить?!
— Нет, не могу, — подумав, ответил сын. — И не собираюсь. М-мы еще посмотрим, кто кого.
— Значит, остаешься?