— Да какой там…
— Тебя как по-батюшке будет-то? — поинтересовался Ёлкин у своего вынужденного попутчика.
— Василий Иванович.
— Чапаев, что ли?
— Почему Чапаев-то? Панкратов.
— Черный?
— Почему Черный-то? Красный я. — И добавил виновато: — Мне семью кормить надо.
Некоторое время молча брели по городу.
— Вернулись бы домой, Борис Николаевич, — робко предложил Панкратов-Красный, едва поспевая за своим объектом.
— Ну! — цыкнул на него объект. — Тебе моим «хвостом» быть велено, ну и волочись молча. Проголодался, небось, вот и ноешь.
— Не без этого. Да и вы тоже, Борис Николаевич, без обеда остались.
— Не вернусь я домой, — упрямо сказал Ёлкин. — С голоду помру, а домой не вернусь. Предатели все. Родные меня предали, народ мой меня предал. Пучки меня повесили…
— Куда же вы теперь, Борис Николаевич?
— А вот никуда не пойду, на улице жить буду. Бомжом заделаюсь.
Вдруг Ёлкин наткнулся на длинную очередь. Она змеёй огибала угол и уходила в подворотню.
— За чем стоим, россияне? — спросил Ёлкин.
— Наборы хорошие выбросили, — восторженно сообщила дамочка в шляпке. — Килограмм гречки, банка сгущенки, а в нагрузку — одна пачка прогорклого маргарина!
Побрёл Ёлкин дальше и наткнулся на очередь, длиннее прежней.
— За чем стоим, россияне?
— За синей птицей счастья стоим, — сострил мужчина лет сорока.