Конец здравого смысла,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ты знаешь, я, кажется, начинаю отчаиваться. Сегодня опять была на бирже шесть часов, и — никакого толку. Я видела, каких ничтожеств берут. Потому что они умеют обращаться с людьми, а я еще не научилась.

Кисляков налил вина. Так как стаканов не было, потому что Елена Викторовна ключи от верхней половины буфета увезла с собой, то пришлось обоим пить из чайной чашки, у которой вдобавок была отбита ручка.

— И какие подлецы, — сказала вдруг Тамара, сжав голову обеими руками и покачивая ею.

— Ты о ком?

— Так, вообще о людях.

Кисляков невольно подумал, уж не его ли она имеет в виду.

Тамара увидела на столе его кавказский кинжал, которым он срезывал свинцовые головки с бутылок, и, взяв его, спросила:

— Это настоящий кинжал?

— Конечно, настоящий.

— Им можно убить человека?

— Можно, конечно, если попадешь в сердце.

— А где сердце?

— Вот здесь, — ответил Кисляков, показав ей точку под левой грудью.

Тамара вздохнула и отложила кинжал.

— Как хочется жизни! Красивой и полной жизни! Весь ужас в том, что ничего нет! — сказала она опять, сжав голову руками. — Ничего!

— Чего у тебя нет?

— Я не знаю, как это выразить.

Не зная, что делать, но чувствуя, что дело повернуло на возвышенное, Кисляков налил ей еще вина в чашку с отбитой ручкой. В самом деле: что он мог сделать, когда в нем самом ничего не было?

Тамара долго смотрела на него. Даже взяла его за голову руками и повернула лицом к себе. Он не знал, чего она хочет. А вдруг она сейчас объявит: «Я люблю тебя и завтра, к твоей радости, перееду к тебе».

— Завтра, вероятно, ко мне приедет жена, — сказал он вдруг. Слова вылетели у него сами собой. Он даже не успел подумать, почему он их сказал.