– Пресса? – страдал Михайлов, поднимая брызги молочных луж. – Пущай снимают, масоны, мать их так… осени ж мя десницею, милостивеееец…
Август нехотя произвел рукой жест благословления. Царские охранники, подняв, утащили Михайлова за полки с кондитерскими изделиями – уборщица по знаку Шкуро молниеносно подтерла с пола разлитое молоко.
– Уфф, – произнес император. – Да что ж это такое? Куда ни зайдешь, везде одно и то же. Приятно, разумеется, что народ так любит монархию. Но как-то они в выражении любви слишком экспансивны. И все чего-то просят. Квартиру, гражданство, на елку в Кремле приехать… будто у них свои елки нигде не растут. Дай волю – скоро червонец начнут до получки одалживать.
Шкуро дипломатично промолчал. По его мнению, август сам перегнул палку, часто разыгрывая всеобщего батюшку. «Вот, скажем, бунт мастеровых против купцов в Пикалево, – думал Шкуро. – Перекрыли дороги, орут – «Царя сюды!» Делов-то, в сущности, на копейку – вызвать ОКОН (отряд казаков особого назначения.
После разборки в Пикалево дороги стали перекрывать и в Москве – например, если не пришел сантехник. Пару раз августу под телекамерами пришлось ехать с разводным ключом на Домодедовскую закручивать вентиль и менять в кране прокладки.
«Внешне выглядит шикарно, – соглашался Шкуро. – Имидж поправляет, спору нет. Но сколько проблем… Ведь что такое император? Ему лучше показываться народу через парадное крыльцо, чтоб держали под руки бояре, блюли византийское великолепие. А когда царь лезет на прилавок со свининой в супермаркете… это сцена из Comedy Club. Тьфу ты, блядь».
…Государь грозно приблизился к витрине с сырами – главного купца «Перекрестья» в это время отливали водой. Высочайше попробовав сыр, император посетовал на дороговизну и ушел в направлении печенья. Печенье тоже оказалось не по карману – август качал головой, хмурился, доставал калькулятор и что-то считал. Далее царь приценился к стейкам из семги, но остался недоволен их ценой. Купец предстал пред его светлые очи. С бороды скатывались прозрачные капли, мокрые веки дергались.
– Озверел совсем, – укоризненно заметил государь. – Что ж я вижу? Фуа-гра у вас по пятьсот золотых за баночку, белое вино «шато-икем» 68-го года – две тыщи золотых, омары в аквариумах – и вовсе не подступись. Как народу-то завтракать? Ему ж с такими ценами каждую копеечку придется беречь.
– Чего? – неживым голосом переспросил купец. – Народ это не ест.
– Неужели? – растерялся император. – В народе не любят омаров?
Купец вновь лишился сознания – он упал столбом не разгибаясь.
Август в глубокой задумчивости вышел из супермаркета. Свита молчала, пытаясь угадать его настроение, прохожие фотографировали царя на мобильники. У метро, невзирая на поздний час, торговала укропом бабушка.
– Почем? – спросил государь, вертя в руках пучок.
– Пять золотых, милок, – угодливо ответила старуха.
– А че так дорого? – сказал император. – Какая у тебя торговая наценка? Небось 200 процентов? Сейчас свою памятку из Интернета посмотрю.
Бабушка сумрачно забрала пучок обратно, плюнула, заковыляла назад. Государь жутко смутился и обратил взор на кавказца с мешком абрикосов.
– Сколько стоит? – буркнул царь, тыкая пальцем в плоды.
– Вааааааааааа, – неопределенно ответил кавказец. – Харощий такой абрыкос, да. Ты из полиция? Я бэсплатно раздаю… у мэня рэгистрация есть, слющий.
Август, разумеется, ни черта не понял из его сумбурной речи.
– Сколько стоит? – повторил он вопрос.