– Михалку, – прилипает ко мне пиявка, – зостань зэ мном в покою. Я се бое
Я решительно отстраняюсь от нее, чем вызываю новую волну истерики:
– Направдэ слышалэм кроки и халас. Зосталэм окрадзона! Розумешь О ЦО ХОДИ?!
– А кто тут ХОДИТ? Да никто тут НЕ ХОДИТ! – не выдерживает охранник, которому запало последнее польское слово. – Я все время у лестницы сидел – никто не ходил нигде!
Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, пиявка. Не согласился остаться добровольно, будешь шантажировать полицией. А нам скандалы не нужны и полиция тут нам тоже не нужна, особенно сейчас, когда соревнования на носу.
Но ни на какой шантаж я не поддамся. Я хмурюсь и кошусь в номер пани, когда замечаю интересную вещичку на полу под тумбочкой в распахнутой настежь ванной комнате.
– Пани Щетинска, давайте проверим, все ли ваши вещи на месте, – говорю я, а сам думаю: «Эта зараза, не моргнув глазом, может солгать, что у нее тут миллион кто-то стыбзил».
Она нервно начинает перебирать шмотки в сумочке и в своем розовом перламутровом чемодане.
– А-а-а! Муй злоты нашыйник! Зостал скрадзоны!
Я устало облокачиваюсь на дверной косяк и сплетаю руки на груди.
Слышу, как один охранник спрашивает другого:
– Зачем ей золотой ошейник?
– Наверное, для этого, того, ну… садо-мазо, – тихо отвечает тот.
– Цыц! – осекает их Михайловский.
– Это все, что пропало? – спрашиваю я, косясь на кусочек золотого украшения, слегка виднеющееся из-под тумбочки.
– А чы то не выстарчэ?! Тэго не выстарчэ!? Ест бардзо дроги! И зостал скрадзоны! Дзвоне до полицыи на тых мяст!
Пани Агнешка вошла в кураж и уже готова взорвать децибелами местность в радиусе пары километров, на что тут же откликается звонкий лай собак из коттеджей корпуса № 3.
Я же невозмутим и нордически спокоен.
– Еще раз спрашиваю: это все, что пропало или еще что-то? Проверяйте, пани Щетинска.
Агнешка снова начинает копошиться в своих вещах.