Мы с Ансельмом переглянулись.
– «…и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови…»
– Да, – кивнул я. – Придется идти. Видит Бог, братья, лучше бы вы остались ловить рыбу в Нотр-Дам-де-Шан!..
4
Толпа запрудила всю дорогу – огромная, похожая на гигантскую змею, хвост которой еще не выполз из Памье, а голова уже скрылась в лесу. Я и не подозревал, что в округе столько народу. Правда, монсеньор де Лоз позаботился заранее послать повеление в каждый из приходов, и теперь к тем, кто вышел из города, присоединялись все новые и новые отряды. Мы шли в самой гуще, окруженные бородатыми пастухами в пахнущих дымом и козьим навозом куртках, вывернутых мехом наружу. Каждый нес дубину или пику – издалека толпа напоминала сборище косматых демонов. Люди шагали молча – они уже накричались до хрипоты, и теперь над толпой повисло угрюмое молчание, нарушаемое лишь топотом множества ног, обутых в грубые башмаки, скрипом телег и лошадиным ржанием. На наши белые ризы поглядывали с уважением и несколько раз предлагали подсесть на одну из телег, везущих припасы. Вначале я отказывался, но затем согласился – бить ноги в этом лжекрестовом походе не хотелось. Мы пристроились на повозке, груженной какими-то пыльными, мешками. Неунывающий брат Петр тут же достал из сумки сухарь, вопросительно поглядев в нашу сторону. Мы с Ансельмом отказались – аппетита не было, к тому же пыль, висевшая над дорогой, уже начинала скрипеть на зубах.
– Наверное, это не похоже на войну, – внезапно заметил итальянец. – На настоящую.
– Это на какую? – Я невольно улыбнулся. – Когда блестящие рыцари в золоченых латах и алых плащах движутся ровным строем, распевая песни?
– Ну-у… А разве не так, отец Гильом?
– Бывает. Особенно когда в поход идут новички. Их хватает до первого же привала. Потом плащи становятся серыми от пыли, а доспехи приходится снимать, особенно в жару. На палестинском солнце в полном доспехе трудно выдержать больше часа. Впрочем, когда приходится пробираться по овернской грязи, красоты еще меньше.
– Наверное. – Ансельм вздохнул. – А трубадуры пишут о красоте битвы! О том, как великолепны рыцари, когда они возвращаются с победой.
– А прекрасные дамы машут им платками с верхушки башни, – кивнул я. – Кто спорит? Помню, однажды мы ввязались в осаду какой-то маленькой крепости неподалеку от Мосула. Мы так и не узнали, как называется этот сарай, да и не до того было. На третий день к сарацинам пришла подмога во главе с самим Имадеддином. И началось! А колодец был один – как раз посредине…
– И вы сражались за этот колодец? – Глаза паренька сверкнули.
– Вначале пытались. А потом попросту договорились с атабеком устраивать каждое утро перемирие. Напоим коней, умоемся – и вперед. Пылища там была!..
– Война – это плохо есть, – вмешался Пьер. – Наш сеньор с соседним сеньором ссорились. Наш сеньор с соседним сеньором сильно воевали. Их воины в нашу деревню приходили. Мы девушек прятать, коров прятать. Они дома жгли…
– Извини, брат, но ты рассуждаешь, как виллан! – пожал плечами итальянец.
– А ты – как кто? – буркнул Пьер и отвернулся.
– Мир вам! – Я понял, что пора вмешаться. – На войне плохо приходится всем. И не дай вам Господь, брат Ансельм, увидеть поле самой победоносной битвы, особенно ночью, когда туда сбегаются шакалы.
Мимо нас проскакал латник в темном плаще – один из епископских стражников. Я уже обратил внимание, что эти молодцы выглядят браво – совсем неплохо для такой глуши, как Памье. Их было немного – человек тридцать, но для этих мест тридцать латников – целая армия.
– Отец Гильом, а вы можете останавливать их? – внезапно спросил нормандец.
– Остановить, – машинально поправил я. – Остановить, брат Петр…