Ола

Переглянулись жердь с горбуном, наклонился фра Луне, пальцем длинным шелк ковырнул.

– А узлы где, Гевара? Узлы, спрашиваю, где?

И уже не радость в его голосе – страх. А мне хоть на миг, но легче стало. Успел!

– Узлы где? Где?! Развязал? Да ты же… Ты!… Дернулась его рука, знамение крестное творя. Отшатнулась жердь, побледнела:

– Сатана… Сатана! Vade retro! Vade retro! Уведите его, уведите!

И снова тьма черная в углу – подступает, ползет. Ближе, ближе… Вот-вот схватит, вот-вот в горло вцепится.

Понял я наконец, отчего не спешат тут, в Супреме, отчего подумать дают. Не та мука, что тебя мучают, а та, что сам себя терзаешь. От страха – к надежде, от надежды – опять к ужасу смертному. Да не просто так, а чтобы с толку сбить, чтобы с копыт сковырнулся. Вроде как в яме по кругу водят, только с каждым разом круг все меньше, яма все глубже…

И ведь вправду – не понять ничего. Могут убить – и не убивают. Пытать хотят, на дыбу вздергивать – и не трогают.

Или потомить решили, муки предсмертной похлебать вволю? А для чего тогда про иудеев читать давали? И про маркиза этого проклятого? Или у них тут левая рука не ведает, чего правая творит?

…Не удержался – снова на тень взглянул. Вроде там же она – а вроде и нет. На палец, на ноготок – но ближе подползла.

Покачал я головой, усмехнулся горько. Как же, не знают руки эти! Все знают, потому как голова имеется. А в голове той задумка созрела. Про меня, про Начо Белого. Потому и пугают, потому и бумаги читать дают. Чтобы доспел, значит.

…Не ошибся я! Ползет тень, близко уже совсем. Вот-вот вынырнет Он, Тот, что к таким, как я, приходит…

И чего же со мною сотворить хотят? И колесования им мало, и пытки. Оговорил чтоб кого? Предал?

Или еще того хуже?

То ли шорох прошуршал, то ли дверь заскрипела…

Загустела тень, сомкнулась,Ростом выросла, шагнула.Вздрогнул я, ледышкой замер.Вон Он, здесь! Пришел за мною!Постояла тень у двери,Молча голову склонила,Повернулась – смотрит вроде,Тьма сквозь тьму глядит на БланкоВновь шагнула, подождала.(А на сердце – ужас смертный.)А потом заговорила —Тихим голосом, спокойным,Словно льдом по льду скользнула:«Здравствуй, брат! Устал я нынче,Да и ты устал, наверно.Ну так что же? Потолкуем?»

ХОРНАДА XXXV. О том, как Дон Саладо и сеньор лисенсиат в плавание собирались

Заломили руки, вцепились в подбородок, между зубов – клинок холодный.

– Или сам выпье-ешь, Гевара? А то ошибемся – лишку-у плеснем!

Закрыл я глаза, зажмурился. Снова открыл – на рожи их мерзкие взглянул.

Скалятся рожи. Ну, точно – сицилийцы. И говор похож. Так что не зря я Сицилию эту терпеть ненавижу.