Стал я рядом, за руку идальго моего взял – на всякий случай. Жаль только, рот ему не заткнешь.
А у помоста – перемена. Ассистент королевский, сеньор Аугустино Перен, с коррехидором о чем-то шепчутся, с судейским, сморчок который…
– Не мог я, Начо, в праздности пребывать долее, ибо, знаю, ждут меня славные подвиги! А посему снарядили меня добрые великаны, что в Сааре обитают, и копье достали, и путь верный указали. Шлем же я сам обменял, хоть и с убытком некоторым…
Ну конечно!
А на помосте…
– Здесь ли маэсе [57] Педро Барба, у коего упомянутый бархат исхищен был?
– Здесь, ваша милость. Вот он я!
Ого, крепкий парень этот маэсе. Ему бы не бархат кроить – сваи забивать!
– По обычаю короля Родриго Старого должно провести ордалию, сиречь суд Божий. Согласен ли ты, маэсе Педро Барба, выйти на бой с оружием добрым, чтобы обвинение доказать и правоту свою?…
Ах, вот оно что! Переглянулся народ, заулыбался. Хорошая мысль, однако. Не хуже корриды.
– Да с удовольствием, ваша милость. Вы только дубину мне дайте да место освободите, а я уж этого мерзавца так обработаю – ни на одну галеру не возьмут!
– А ты, Урреа-вор, прозвища не имеющий, согласен ли…
Вот и дубина – озаботился кто-то, в самую руку маэсе Барба вложил. А толпа уже назад подалась – место чтобы освободить. И для боя, и для королевы, понятно. Не только для нее – для свиты. Огромная свита с нею, конные все, важные, на нас и не глядят.
Вытолкнули Урреа-вора, прозвища не имеющего, на самую середину, бросили к ногам дреколье неструганое.
– Дерись! Дерись, невиновен ежели!
А маэсе Педро Барба уже тут как тут – с дубиной. Подходит, посмеивается:
– Спасибо вам, люди добрые, и вам, Ваше Высочество, спасибо, и вам, сеньор идальго. Не мечтал я даже, что самолично злодея на тот свет отправлю. Ну-ка, становись, мерзавец, подставляй ребра, рожу свою похабную подставляй! Ну?!
Грозно так рыкнул, страшно. Просвистела в воздухе дубина…
– Не нада-а-а-а! Не нада-а-а-а!
Дернулся Урреа-вор, назад подался – прямо к копытам коня, на котором сеньор коррехидор восседал.