– Просим! Просим! Эх, дядька, дядька!
А Дон Саладо вперед выступает, поклон отдает, шлем поправляет.
А сзади шепоток, мелкий такой, гадкий:
– Сеньоры, да он же кастрюлю надел. Ей-ей, кастрюлю!
Не слышит мой Дон Саладо. Окуляры на нос надевает, свиток из-за пояса достает. Разворачивает… А по толпе уже хохоток – мелкой рябью.
– Достославные сеньоры и сеньорины!…
Стихло все. Только где-то в углу вроде как взвизгнул кто-то.
– Немало смущался я, в столь славный дом собираясь. А потому прошу простить меня за рассказ бесхитростный…
– Про великанов! – хмыкнуло под ухом.
– …По примеру давних сказаний составленный… Прокашлялся рыцарь, свиток к окулярам поднес:
– Полны чудес… Да, полны чудес…
Ущипнул я себя за ухо – не помогло. Выходит, и вправду не чудится мне. Вон, у соседа челюсть отвисла, а у другого вообще – глаза на лоб лезут.
Вот, значит, чего рыцарь мой с бакалавром вместе строчили!
А вокруг странное что-то. Переглядываются благородные сеньоры, плечами пожимают. Кое-кто все еще ухмыляется, но неуверенно как-то. И шепот, шепот…
А Дон Саладо не слышит ничего, не замечает, дальше рубит. И про рыцарей, и про замки заколдованные, про людоедов страшных – и про великанов, понятно. И чисто так, красиво!
Не выдержал кто-то, в ухо задышал:
– Сеньор, а кто он на самом деле? Чьи это стихи?
Отмахнулся я, отвечать не стал. Потому как Дон Саладо про самое интересное заговорил:
Даже не по себе мне стало, вроде как жаром припекло. Одно дело в харчевне подвигами хвалиться, а совсем другое – чтобы в стихах описали. Прямо-таки романсьеро!
…Эх, рано лобастая уехала!