А Дон Саладо все дальше забирает, все круче. И уже не ухмыляется никто, серьезно слушают, головами качают – сочувствуют вроде. А как не сочувствовать, когда Дон Саладо про замок колдовской рассказывать начал. Знакомый такой замок, куда нас с рыцарем моим заманить собрались…
Улыбнулся я, идальго моего калечного вспомнив – как мы с ним у ворот того дома встретились. Конечно, не совсем так все было, но ведь на то и стихи!
Поглядел я искоса на сеньоров да сеньор, вокруг нас толпящихся. Не хмыкают – слушают!
То-то!
И снова – шепот в самое ухо:
– Уж не сеньор ли Фернандо де Рохас это? Славные стихи!
А ведь знакомое имя!
– Занят он, сеньор Фернандо, – не утерпел я. – Сонет пишет – чтобы ни гласных в нем, ни согласных не было. «Y-сонет» называется.
– А-а-а!…
Хотел я еще что-нибудь этакое ввернуть – про звукопись изящную…
И словно в спину толкнуло что-то! Толкнуло, морозом ударило. Налилась булавка свинцом, ворот вниз потянула.
Оглянулся – арка темная, та самая, куда я нырять собирался. И веер – знакомый такой.
По вееру я ее и узнал – не по лицу…
Молча стояла ее сиятельство маркиза де Кордова – в платье знакомом черном, в воротнике высоком, нитями серебряными шитом, в перчатках кожи тонкой. Стояла, слушала, пальцами длинными веер сжимала.
Поднял я руку – перекреститься.
Усмехнулась, кивнула – узнала, видать…
Так и не перекрестился. Отвернулся, на Дона Саладо поглядел. Разошелся мой рыцарь, бороду-мочалку распушил, на весь двор гремит-вещает:
А у меня руки-ноги заледенели, как тогда, среди кругов горящих. Пришла, ее сиятельство, не побоялась! А чего ей бояться, ежели подумать? Как говорит сеньор архидьякон, «державное дело».
Не выдержал, вновь оглянулся – никого. Только тень черная.
Никак мерещиться уже начало, Бланко?