Но все-таки! Жаль, не узнает лобастая, что не струсил я напоследок. Хоть и не придется рыцарем стать, да и света белого не увидеть уже…
Но ведь развязал!
ХОРНАДА XXXIV. О том, что в хартиях Супремы было писано
– Прошу вас, сеньор, прошу-у! Сюда, к столу-у… Садитесь, пожалуйста!
К столу так к столу, никакой мне разницы.
Прошел.
Сел.
– Вам удобно-о? Может, еще свечу-у зажечь?
А вообще-то говоря, бес знает что творится! Как поутру разбудили, из селды выволокли, чего я подумал? То и подумал – кушать ведут. Меня в смысле, кушать – клыками рвать, чтобы в клочья. Даже булавку с камешками не пожалел – обратно к рубахе пристроил. Все веселее будет!
Ан нет! Не пыточная – и не допросная. Большая такая комната, светлая, своды полукруглые под потолком сходятся. Окна, правда, камнем заложены да известкой забелены, зато свечей – дюжина целая, и не сальных, восковых. Потому и светло.
Ну и стол с табуретом. А у стола – хмырь в окулярах. Молоденький такой, вежливый, ровно не из фратин.
…А может быть, и не из них. Вместо ризы – балахон темный, какой сеньор Рохас, толстячок наш, носил. Уж не из Саламанки ли самой хмырь этот?
Или не из Саламанки все же? Уж больно говор приметный. «Прошу-у!»
Так ведь это сицилиец! Да-а-авно не виделись. Не зря я на них, мерзавцев, грешил. Они, они Супрему выдумали!
– Вам удобно-о, сеньор Гевара?
Ну, пристал! Подпрыгнул я на табурете, локтями в стол уперся. Кивнул – удобно, удобнее не бывает даже.
– Все хартии на кастильско-ом, но иногда там плохой почерк, так что я рядом буду, подскажу-у. Но если хотите, я сам вам прочитаю…
Поглядел я на хмыря, внимательно так. Заморгал сицилиец.
– Но, насколько мне ведомо-о, вы грамоте изрядно обучены, сеньор Гевара…
Не понимает. И я не понимаю – ну ничегошеньки. Хартии – это, ясное дело, бумажки, а вот все остальное…