Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

22
18
20
22
24
26
28
30

Мой личный фельдкурьер с выделенным Ситниковым спецконвоем доставил князю мой подробный доклад. Но где гарантия, что по дороге он не побывал в чужих руках? Я теперь никому, кроме матери, жены и сестры, полностью доверять не могу. А ведь именно сейчас утечка сведений может быть гораздо страшней, чем полное бездействие.

Я ответил согласием на предложение Верховного Правителя. И, подобно моему отцу, стал кедринским Воеводой.

Уездный штаб и-чу размещался в бывшей Городской Управе — это был, конечно же, вызов, осознанный ход князя. Виссарион демонстрировал и кедринцам, и самим Истребителям Чудовищ, насколько высоко он ценит Гильдию, и одновременно вытирал ноги о местные, столь не любимые им власти. Однако этим он вольно или невольно стравливал нас с мирянами, что мне категорически не нравилось. Есть уйма реальных причин для конфликтов — зачем своими руками создавать новые, которые яйца выеденного не стоят?

Я упрашивал князя дать Гильдии любое другое здание, но Верховный упрямо стоял на своем. Я печенкой чувствовал: за этой его непреклонностью стоит безумие, до поры глубоко запрятанное, почти незаметное. Месть ради мести…

Я почти не бывал в Городской Управе, оставив пребывать в запустении разоренный кабинет градоначальника. Прежний хозяин, покидая свои апартаменты, вытряхнул на пол бумаги, вырвал из письменного стола и пошвырял ящики, залил столешницу чернилами, повалил и поломал стулья, вспорол обивку кресел. Я до сих пор чувствовал запах обуявшей его бессильной злобы. Мне было неприятно находиться там, и я предпочитал разговаривать с подчиненными в просторном вестибюле.

А еще я не хотел обживать кабинет, так как не верил, что перемены в моей жизни — надолго. Однако работу свою я делал. Мои агенты неустанно собирали сведения о тех Истребителях Чудовищ, что продолжали скрываться. И я мотался по уезду, выковыривая их из темных щелей и глубоких нор.

Я ничегошеньки не помнил о первых месяцах моей кед-ринской жизни — той, что еще не прожита. Значит, это будет спокойное время. Но я твердо знал: что-то ужасное случится, когда меня в городе не будет. Скоро ли это произойдет? В магическом сне я во всех подробностях видел свое возвращение в Кедрин, испытывал предощущение беды — и совсем не помнил отъезда, не знал его причины. Что именно приключится во время моей отлучки — я тоже не ведал.

В первый раз покидал город — прощался с Настей, будто расстаемся навсегда. Ей, конечно, своего страха не показал. Вернулся на следующий день — все в порядке. Снова скакнул в тайгу — и опять пронесло… Вот я и уверил себя, что такие кратковременные экспедиции мне дозволены. Потому уезжал сейчас без особой опаски.

Попутно с поисками затаившихся и-чу я истребил стаю вконец обнаглевших летучих мокриц, которые повадились живьем переваривать крестьянских овец, и одного матерого шатуна-людоеда, на совести коего было с десяток таежников. Спору нет: дело важное, но для опытного Истребителя — невелика заслуга.

Правда, по нынешним временам и сравнивать не с чем. Полицейские как черт от ладана шарахаются от каждой тени, хоть чуток смахивающей на чудовище. А жандармы всякий раз занимают круговую оборону и телеграфируют в Кедрин, вызывая моих бойцов. Ситников поспешил раструбить о «новом подвиге и-чу» на всю губернию. Правительственная пропаганда в действии — и никуда от этого не денешься.

На днях, когда мы с полковником после тяжелого дня сидели за бутылкой «тимофеича», он потер переносицу и говорит:

— Это было на приеме в честь дня рождения Атамана. Все уже изрядно приняли… — Икнул, смутился, потер обтянутую тельняшкой грудь — китель давно висел на спинке стула — и продолжил уже более твердым голосом: — Командир жандармского эскадрона шепнул на ухо: «Можете не верить, господин наместник, но чудовища действительно повязаны с и-чу». Я спьяну разозлился и в ответ — в полный голос: «Давай короче!» Он покраснел как свеклина, посидел молча, затем снова зашептал: «Пока о Гильдии ни слуху ни духу — и о нечисти этой не слыхать. А теперь вот полезла изо всех щелей. Сами посудите…» Не знал я, что ему сказать, и брякнул: «У страха глаза велики». Он только головой горестно покачал… И что ты об этом думаешь? — Мы уже успели перейти с Ситниковым на «ты».

Я хотел было отшутиться, но сообразил: полковник ждет от меня исчерпывающего ответа. Пришлось напрячь извилины — ведь за первой бутылочкой давно уже пошла вторая, а сейчас и третью раскупорили.

— Я два года проторчал за границей. Так что тебе виднее. Неужто все это время чудовища не нападали? Раньше, когда Гильдию только загнали в подполье, их было хоть отбавляй. Вот «гадеры» — помнишь, небось? Столько народу погибло из-за того, что некому было с ними схватиться.

Ситников почесал затылок — это значило: размышляет, но дело идет туго.

— «Гадеров» трудно забыть, — произнес замедленно, примолк на мгновение. — С жандармами-то все ясно: спят и видят, как вы и чудовища перегрызете друг другу глотки. А что касается вас… Боюсь, ротмистр кое в чем прав: страна без и-чу не погибла. После «гадеров» нашествий не было — так, по мелочам…

— Кхм.

— Но это не меняет моего отношения к Гильдии, — совершенно трезвым голосом продолжал наместник. — Мы — союзники. И отступать нам некуда. Даже если вы сами зазываете эту нежить…

Ша! Я изо всей силы хлопнул ладонью по столу. Стаканы подпрыгнули и задребезжали. Пустая бутылка опрокинулась и покатилась к краю; полковник успел ее перехватить.

— Говори, да не заговаривайся! — со злостью буркнул я и поднялся с места. В комнате повисла напряженная тишина. — А отступать нам действительно некуда, — добавил я более мирно, чтобы не рассориться.