– Мы едем в Оперу, мадемуазель! И не вздумайте спорить!
– Какую еще Оперу? Никуда я не поеду!
На полутемной сцене недвижно застыли шеренги закованных в латы афинян. Завтра – бой. Горстка эллинов бросает вызов полчищам Дария. Позади – родной город. Нельзя потерпеть поражение, нельзя погибнуть – надо только победить…
Хор пел негромко, но постепенно голоса крепли, и музыка заполняла зал. В слова я не вслушивался, да они были и не важны. Те, кто завтра выйдет на Марафонское поле, бросают вызов не просто персидским полчищам. Они бросают вызов самой Смерти – безнадежный, отчаянный, но они верят в победу, поскольку верить больше не во что…
Патриотическая опера граждан Гийара и Лемуана «Мильтиад при Марафоне», проигнорированная мною несколькими днями ранее, оказалась не так и плоха. Отсутствие сюжета и барабанная риторика с обязательным упоминанием «Республики» и «Свободы» почти не замечались благодаря чудесам, творимым актерами. Да и музыка была хороша – неожиданно сильная, сдержанная, она впечатляла, заставляя сопереживать тем, кто был на сцене. Наверно, почтенные авторы думали восславить нынешних «Мильтиадов», просиживающих кресла в Конвенте. Но я думал о вандейских крестьянах, сражавшихся, чтобы не пустить «адские колонны» генерала Россиньоля к родным очагам, о мальчиках из армии Конде, умиравших под белым знаменем с золотыми лилиями, и о Лионе. Сколько же мы дрались? Четыре месяца? Больше? Без боеприпасов, без провизии, без надежды…
Юлия застыла в кресле, молча глядя на сцену. Я не был уверен, что она обращает внимание на нюансы творения граждан Гийара и Лемуана. Наверно, у нее перед глазами стояло лицо бедной девочки, успевшей вздохнуть, может быть, даже увидеть неяркий свет ламп в старой часовне – и вновь уснувшей, уже навеки. Я понимал, что Юлии сейчас больно, но пусть лучше она переживет эту боль здесь, в странном фантастическом мире Оперы, чем среди обитых цинком столов. Вряд ли я заслужу благодарность… но это не так и важно.
Хор уже гремел, огни горели ярче, отражаясь в стальных латах, над горизонтом медленно разгоралась заря. Скоро утро – утро последнего боя…
И тут я почувствовал легкое прикосновение. Вначале я подумал о гражданке Тома, но та по-прежнему глядела на сцену, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я скосил глаза и заметил сложенный веер. Кто-то незаметно вошел в ложу и теперь стоял сзади – тихо, стараясь не дышать. Впрочем, я уже догадывался – кто. Встав, я осторожно повернулся. Бархатная Маска приложила палец к губам и кивнула на дверь.
В широком коридоре было пусто. Моя таинственная знакомая быстрым движением сняла маску, улыбнулась и протянула руку:
– Добрый вечер, гражданин!
На ней было все то же роскошное платье – и по-прежнему ни одного украшения. Я улыбнулся:
– Добрый вечер, гражданка! Я сегодня не один…
– Не страшно.
Она оглянулась, затем заговорила быстро и тихо, почти шепотом:
– Вы должны увидеться с де Батцем и уговорить его покинуть Париж. Его показания в Конвенте повредят Республике.
Я еле удержался, чтобы не хмыкнуть. Почему-то я так и думал. Только вместо «Республика» следовало назвать вполне конкретное имя.
– Вот документы. Его пропустят до границы.
В мою руку лег конверт из плотной бумаги. Я молча кивнул.
– И еще… Ваш друг просил передать…
Лицо ее изменилось, другим стал голос. Мне вновь показалось, что со мной говорит кто-то иной.