— Вижу.
Вижу — не удивляюсь. Ни тому, что на ней — на мне! — надето, ни седой пряди, выбивающейся из-под нелепой шляпы. Сколько ей — мне! — лет? Тридцать? Больше?
Женщина в коротком клетчатом пальто неловко ухватилась за борт, чуть не упала, кто-то помог, поддержал. Женщина в клетчатом пальто шагнула в толпу, уже начавшую неумело строиться, скользнула по мне невидящим, мертвым взглядом. Не узнала. Позвать? Но это же сон, просто сон.
А если узнает? Если она оглянется?
Не оглянулась. Не узнала.
— Это случится скоро, Моя обезьянка. Не удивляйся, сейчас ты спишь и видишь все не своими глазами — чужими. Тебя запомнят именно такой — запомнят перед тем, как забыть навеки.
— Крысу раздавили, Учитель? Это все?
— Не все, ученица.
Вновь под ногами дорожка в истоптанном гравии, по сторонам — клумбы в засохших пожелтевших астрах. Кажется, прошлый раз там кого-то закопали, здесь тоже убивают... Прошлый раз? Позапрошлый? Это же просто сон?
— Сюда!
Барак? Нет, просто палатка, обычная, похожая на легионерскую, только отчего-то зеленая, как борта грузовикрв. Около нее стоит, отвернувшись, женщина в незнакомом серо-зеленом плаще, подпоясанном ремнем. На голове странная узкая шапка, похожая на рыбью спину.
— Смотри!
Смотрю — женщина медленно поворачивается.
Твоя третья смерть, обезьянка. Сигарету дать?
Да.
Не узнала — и узнать не могла: окровавленный труп, ни лица, ни рук. На черной от крови груди — незнакомый яркий значок, блестящий металл, белая эмаль.
...Еле заметный уголек у лица. Нащупала губами фильтр, затянулась, закашлялась.
— Такой меня увидят?
— Такой тебя увидят. Хватит?
Мне все равно, только хочется курить. Незнакомые сигареты, совсем не те, что мы курили с Самой Марлен.