Я-то знала, что сказать, что ответить. Только услышит ли? И не до споров тогда было. А вот Аякс:
— Шел бы, Ганник-вождь, — отсюда да подальше! Чего к девушке пристал? Или не знаешь, кто Спартака про шестую когорту предупредил? Она воевала — не хуже тебя. Так что заткнись, Ганник-вождь, а то я помогу!
Не замолчал Ганник, посмотрел лишь странно. Говорит Ганник-вождь:
— А еще не рад я тебе, Папия Муцила, потому что именно мне придется сказать. Мне — а не другому. Я не люблю тебя, внучка консула, очень не люблю, но и тому, кто любит, такое говорить трудно. Ты пришла в час победы, но это недобрый час. Недобрый — для тебя, Папия.
Что?! Почему? Открыл рот Аякс, но я руку ему сжала чтоб не мешал. О чем это Ганник? Мы же победили!
И тут словно подсказал кто-то. Поглядела я на небо, на легкие облака, в бездонную синь. Запомни этот миг, Папия Муцила, навсегда запомни, здесь граница того было, сейчас все кончится — навечно, навечно...
Но мы же победили!
Говорит Ганник-вождь:
— Дух храброго витает высоко. Мы не были друзьями с твоим мужем, но он прожил достойно.
Тихо охнул одноглазый, но я лишь головой помотала. О чем это Ганник? С Эномаем они уж точно не друзья, но почему…
— Только, когда ты отплачешь, когда выльешь вино на могилу, не забудь спросить своих друзей: кто виноват в смерти гладиатора Эномая?
Вновь поглядела я на небо. Кажется, ночь настала? Но почему так быстро? Вдохнула, выдохнуть попыталась:
— Не верю! Нет...
До сих пор не верю. Казалось бы, что необычного: был человек — нет человека. И Спартака уже нет, и Крикса, и Ганника, которого я так и не простила за его слова. Нет Красса, Помпея, Цезаря, нет Гая Фламиния, Лукреция Кара, нет Агриппы. И многих из тех, кто родился много, много позже — их тоже нет.
Не верю! До сих пор...
— Мне снится свобода. Свобода — и ты! — сказал мой муж Эномай.
— Мне нечем тебя утешить, обезьянка, — сказал Учитель.
Темно, очень темно.
— Нет-нет, Аякс, не надо. Дойду сама, сама. Мне нужно к Спартаку, к Спартаку!
Мне нужно к Спартаку. Я — ангел. Ангел несет весть.