— Правда?
Что-то не так, совсем не так, и не только потому, что я не ждала Его, даже не думала, что увижу так скоро. И не только потому, что Он даже не стал меня слушать, не взглянул...
— Ты можешь вернуться, Папия! Сейчас. Проснешься — и подумаешь, что видела сон. А потом забудешь.
Ворота — открытые настежь, пустые. Ни стражи, ни поздних прохожих. Он — посередине, высокий, в темном плаще.
— Забуду? Навсегда?
Кивок — резкий, злой. Он спешит, очень спешит. Спешит — и я ему нужна.
… Не хочется думать куда. Не хочется думать зачем.
— Я иду с Тобой!
И вот уже под ногами — истертый камень Аппиевой дороги, от близких пиний веет прохладный ветер, теплая ночь внезапно становится ледяной.
Это... Там, по сторонам... Гробницы?
Да.
Зря спрашивала, дура! Можно было просто не смотреть по сторонам, только под ноги, на старые серые камни. Могилы за воротами — долгий ряд, на целую милю или даже больше.
— Сюда!
Куда именно, стараюсь не глядеть. Невысокие колонны по углам, тяжелая дверь входа, тяжелый запах сырости. Внезапно захотелось взять Его за руку...
— Папия Муцила!
Наклонился, подождал немного. Почему-то показалось, что Он улыбается...
— Тебя никто не заставляет, обезьянка! Убегай, вернись, тут недалеко, запри дверь, завернись в одеяло.
— Я... Я сейчас умру?
Не ответил, не кивнул даже. На раскрытой протянутой вперед ладони тусклым розовым огнем засветился знакомый шар. Сперва еле заметно, затем все ярче, ярче...
«Никто не оставляет горящий светильник под спудом, да? А этот ставят, Моя обезьянка! Те, кому он светит, тоже заперты. К счастью для вас!»