Кара

Иван Кузьмич разлепил набухшие веки и, ощущая хорошо знакомый сладковатый запах крови — своей на этот раз, — глянул по сторонам. Он лежал в кирпично-красной, уже остывшей луже, которая набежала из глубокой колотой раны у него на груди, как раз под самым сердцем. Коснувшись краев узкой багровой щели между ребрами, отставной чекист в недоумении замер — с такими дырками не живут.

Внезапно он услышал, как за стеной закричали, мучительно, с надрывом, и инстинкт заставил Ивана Кузьмича подняться на ноги. Сразу же на него навалилась слабость, адской каруселью закружилась голова, не удивительно, вон сколько крови потеряно. Однако он доковылял до шкафа и, отыскав на ощупь висевшую в нем кобуру-приклад, на металлической оковке которой значилось: «Тов. Савельву от ОГПУ СССР», неслышно вытащил германский маузер «К-96», который так всегда любили большевики.

Ах, как он способствовал, этот продукт капиталистического способа производства, построению социализма в отдельно взятой стране! Магазин на десять патронов, дальность прицельного огня выше всяких похвал, только вот неудобство одно: после расстрелов в стенках остаются глубокие выбоины, уж больно велика начальная скорость пуль.

Привычно дослав патрон, Иван Кузьмич медленно выбрался в коридор и, держа оружие революции наизготове, с трудом потащился к соседним дверям. За ними раздавались чужие голоса, слышалось перемежаемое частыми стонами омерзительное сопение. Глянув в щель, отставной чекист от ярости задрожал.

В свете пробивавшегося сквозь окно утра он увидел, что его родной сын лежит вытянувшись с отрезанными яйцами, а над внучкой изгаляется какая-то рябая сволочь, которую Иван Кузьмич в былые времена тут же пустил бы в расход. Однако нынче он торопиться не стал — резко распахнув дверь, с наслаждением всадил пару пуль Рыгуну в живот, так, чтобы не издох сразу, двумя выстрелами под ребра завалил Глота, а Выдре не спеша раздробил кости таза, — это вам, ребята, для начала, чтобы лежалось спокойнее.

Не опуская дымящийся ствол, Иван Кузьмич тронул бездыханное тело Чалого, охнул горестно и, посмотрев мельком на замеревшую в кровавой луже Настю, остановил свой взгляд на судорожно ловивших ртами воздух получателях. Не торопясь, он сперва четвертовал Рыгуна — прострелил ему руки и ноги, а когда патроны в магазине закончились, подобрал с полу бандитское перо и принялся отрезать у бритого шилом его мужское хозяйство. Полюбовавшись на свою работу, Иван Кузьмич неспешно обиходил Глота с Выдрой. Морщась от их стремительно затихавших криков, он почувствовал вдруг, как старинный перстень на правой руке начинает превращаться в жгучее кольцо огня. От страшной боли на его глаза накатилась темнота, что-то непонятное полностью подчинило волю, и, двигаясь как во сне, генерал принялся резать свой указательный палец.

«Странно, почему нет крови?» — Иван Кузьмич смотрел на себя как бы со стороны, а непонятная сила уже толкала его к бесчувственному телу внучки. Едва успев надеть перстень ей на руку, он понял, что умирает. Глаза его закрылись, и он увидел стремительно надвигавшуюся, привидевшуюся ему еще в Египте колючую стену, из-за которой доносилась серная вонь и слышались леденящие душу крики.

Глава девятнадцатая

— Так говоришь, рожать придется? — Астахова турнула со своих коленок Кризиса, учуявшего, как видно, что-то родное, и посмотрела на Катю соболезнующе: — Ну и влипла же ты, мать. А этот знает?

Имелся в виду, конечно, Мишаня Берсеньев, который почему-то подполковницу не жаловал и нынче по причине ее визита отсутствовал.

— Знаешь, я ему еще не говорила. — Голос Кати задрожал, и она опустила глаза. — Я его боюсь, Тося. Тут пришел вечером — все кулачищи ободраны, на куртке кожаной разрез от плеча до пояса, а у башмаков, знаешь, высокие такие, на толстой подошве, все шнурки стоят колом и бурые, в кровище. Молчит все, но я-то чувствую, как злость внутри него бурлит, копится, того и гляди вырвется наружу. И денег у него до черта, раньше все подарки дарил, а теперь придет вечером, кинет этак небрежно баксов пятьсот: на, Катюха, купи себе чего-нибудь из бельишка.

Нижняя губа у Кати неожиданно искривилась, и она легко, как все беременные, пустила слезу:

— Нравится он мне, Тося, несмотря ни на что.

— Да, семейка, блин. — Подполковница в задумчивости отпила чайку и захрустела миндалиной в шоколаде. — Это его наследственность дурная сказывается. Мамаша-то у твоего дружка знаешь какой была, — и, потянув из объемистого, совсем не дамского баула толстую пачку компромата, она проглотила ложечку варенья, — пробы ставить негде, прости Господи, что говорю о покойнице плохо. Слово одно — оторва гнойная.

«Ну и Ташкент». — У Савельевой Ксюхи по прозвищу Крыса вся спина под нейлоновой блузкой была мокрой. Огненные капли медленно скатывались между рябухами до черного месяца.

Стоял безветренный июльский вечер. Красный солнечный шар опускался потихоньку в сизое марево, от раскаленных домов потянулись уже длинные тени, а проклятая жара все никак не спадала. Может быть, поэтому сегодняшний съем был лажовый.

«В жопу меня поленом, если Пашка не попала в цвет. — Крыса посмотрела на размякший асфальт, глубоко отмеченный следами ее каблучков, и от досады сплюнула даже. — Стоило преть здесь за нищак». Звавшаяся в натуре Павлиной, Пашка значилась подружкой Ксюхиной — постарше ее годков на пять, родом из-под Коломны, и за ласковый паскудный язык носила погоняло Облизуха. Клюшкой она была многоопытной и в знак признательности за предоставленную хату охотно делилась с Крысой всеми тонкостями древней профессии. А та, сука, нынче ее не послушалась и заместо бана хильнула работать на темную ленту, прошмонавшись, естественно, полвечера даром.

«Ладно, еще время детское». — Ксюха отлепилась от фонаря и, слегка раскачиваясь на ходу, неспешно двинулась к Московскому вокзалу. Стройная, с красивыми ногами и высокой упругой грудью, она то и дело ловила на себе мужские взгляды, но было это мацанье беспонтовое, а вот у аптеки на нее вполне серьезно положил глаз заплесневевший штэмп, рисовавший, судя по всему, кадры:

— Пардон, девушка, не скучно вам одной в такой вечер?

— Скучно, когда денег нет. — Крыса ослепительно улыбнулась и наманикюренными ноготками ухватила искателя приключений за локоток. Тот моментально приподнял шляпу из соломки: