Кара

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ага, сердце не выдержало, бывает. — Ничуть не удивившись, тот спокойно запрятал в карман отмусоленные Крысой червонцы и со знанием дела принялся дубаря одевать. — И заметь, срутся при этом обязательно. — Он надвинул покойнику шляпу до ушей и ловко прибрал шариковую ручку: — Возьму на память о том, кого грузил. Давай-ка оттащим его подальше от греха, к забору поближе.

Сказано — сделано, и никто на них внимания не обратил даже, потому как все занимались своим делом. Пьяные менты уже храпели сладко, лохудры с высоким КПД использовали свои котлованы, а в целом, не взирая на ночное время, великая держава стояла на почетной вахте — созидала общество будущего. Пообещал ведь лысый любитель кукурузы, что к восьмидесятому году коммунизм победит, вот и старались побыстрей его, окаянного, построить.

Глава двадцатая

…А геомантам, пред зарей, видна Fortuna major там, где торопливо Восточная светлеет сторона…

(Чистилище, XIX, 4–6 Данте. Божественная комедия.)

— Игорь Васильевич, чаю? — Давнишний чоховский приятель Силантий Анатольевич Сысоев был лысым носатым здоровяком и всю свою сознательную жизнь занимался геофизикой. — Сейчас заварим, а то, знаешь, брат, все эти пакеты — сплошное дерьмо собачье. — В подтверждение своих слов он зачем-то показал на клетку с волнистыми попугайчиками, где тоже экскрементов хватало, правда, птичьих, и ринулся к серванту: — Давай-ка с ликерчиком абрикосовым, аспирант тут прогнулся один.

Порезали зачерствевший пирог-лимонник, отхлебнули чайку, и хозяин дома глянул на гостя с любопытством:

— Так говоришь, дом какой-то тебе не по нутру? Ну ты, брат, шутник, меня вот вообще блевать тянет от всего окружающего и ничего, терплю. Давай-ка абрикосового лучше примем.

— Смотри, Силантий Анатольевич, — доктор наук Чох отхлебнул ликера и запил огненно-горячим чаем, — в одной питерской квартире люди живут, семья. И в каждом колене у них или чекисты-мокрушники, или ворье, или бабы, на коих пробы ставить негде — словом, ничего святого. Интересно мне стало, и оказалось, что у всех живущих в этом доме смертность на порядок выше, чем в округе, так же как и уровень преступности. Во дворе постоянно драки возникают, в подъездах кого-нибудь насилуют обязательно, даже вероятность умереть от гриппа там гораздо выше, чем в другом месте.

— Э, Игорь Васильевич, ничего особо нового ты не обнаружил. — Хозяин дома улыбнулся снисходительно и подлил гостю чая. — Давно известно, что славный град Санкт-Петербург стоит на очень паршивом месте, я уж не говорю о том, что и на костях людских: почитай, тысяч сто угробил Петр Алексеевич, пока свою столицу строил. Конечно, по сравнению с ГУЛАГом это пустяк, но чувствуется.

Он протер запотевшие от горячего чая очки и медленно почесал огромное, похожее на локатор ухо:

— В принципе, здесь вообще ничего возводить было нельзя, слишком уж много энергетически отрицательных участков. Первые строители, конечно, всего этого не знали, но у них существовали свои способы проверки мест на предмет годности для проживания. И действительно, многие районы сперва были забракованы, параллельно с молодым городом росли заброшенные пустыри, которые люди обходили стороной и считали обиталищем дьявола. Там почему-то и продукты портились, и болезни разные появлялись, а животные вообще избегали этих мест, даже птицы не гнездились. Однако город рос, советы стариков постепенно забывались. На месте пустырей строились новые дома, а напрасно — с геопатогенными зонами шутки плохи. Самое ведь главное в жизни — это место обитания.

— Знаем, знаем, — Чох улыбнулся и налил хозяину, оседлавшему любимого конька, абрикосового, — слышали мы в свое время и про пуп земли, и про оракула дельфийского, и про культовые строения древних. А не мог бы ты, Силантий Анатольевич, просто взять и посмотреть, что такого особенного в том месте, где этот дом находится?

— Можно конечно. — Сысоев вытер вспотевший то ли от горячего чая, то ли от ликера лоб. — В прошлом году удалось составить карту подземного Питера, раньше-то сам знаешь, чекисты близко никого не подпускали, а теперь плюнули, не до того. Так вот, Игорь Васильевич, ты даже не представляешь, — он с энтузиазмом откусил лимонника, — это целый мир. Разломы, подземные потоки, заброшенные катакомбы, и все они являются по сути своей энергетически активными формами, влияющими на самочувствие людей. Но самое интересное в другом — интенсивность их излучения напрямую связана с космическими ритмами. Можно увязать в единое целое местонахождение предмета на земной поверхности и положение самой земли относительно солнца, то есть зависимость от временного параметра — есть специальная программа. — Неожиданно он сделался мрачен: — Только придется подождать, потому как моя «трешка» ее ни за что не потянет, а завтра на работе без проблем все просчитаю. Так какой, говоришь, у гадюшника-то адрес?

Наконец абрикосовый допили, Игорь Васильевич посидел еще немного и засобирался домой, а на дорожку его одарили дискетой.

— Здесь все самое интересное по теме, вроде ликбеза. — Крепко пожав гостю руку, хозяин открыл дверь. — Позвоню завтра.

Очутившись в полутемной парадной, Чох поспешил на свежий воздух.

Погода нынче не радовала: с низко надвинувшегося неба валился крупный, сразу же раскисавший снег. Посовещавшись с самим собой, Чох направился к ближайшему киоску. Запихав в рот полпачки «Дирола», он принялся мужественно жевать, обильно сплюнул зеленым и, забравшись наконец в «Волгу», запустил со второй попытки двигатель.

Внутри российской автомобильной гордости было неуютно, вольно гуляли ветра. Дожидаясь пробуждения обогревателя, Игорь Васильевич успел сделаться трезвым как стеклышко, будто и не пил ничего. Слава тебе, Господи, наконец-то окна оттаяли, мотор затарахтел ровнее. Стронув сарай на колесах с места, Чох без приключений прикатил на стоянку. От нее до кирпичной точки, где он проживал, было рукой подать. Поднявшись легким бегом на седьмой этаж, Игорь Васильевич позвонил.

— Будешь обедать? — Супруга положила красные от стирки руки на выпуклые, когда-то очень привлекательные бедра и прищурила карий глаз: — Борщ украинский с салом и чесноком в твоем духе.

— Спасибо, родная моя, я потом. — Чох поцеловал спутницу жизни в красное распаренное ухо и направился в свою комнату — в квартире самую маленькую.