Итак, я один остался у Магдалины. Веря в мою искреннюю любовь, мою неизменную привязанность, она никогда не напоминала мне о своей жертве. О будущем Магдалина всегда говорила с уверенностью, ни на минуту не сомневаясь, что мы будем вместе. Каждый день я приходил в этот дом и до такой степени свыкся с блаженством, которое познал здесь, что даже перестал считать его блаженством. Мне казалось, что такая жизнь должна продолжаться вечно. Я не видел возможности перемен, потому что в одно и то же время я находил в Магдалине страстную любовницу и нежного друга.
Так мы прожили с Магдалиной два года, и за все это время меня ни разу не посетила мысль о другой женщине. Я уверен, что и Магдалина не думала ни о каком другом мужчине, кроме меня. Однако у нее не было развлечений. Все ее удовольствия заключались в том, чтобы гулять со мной вечером по набережной Рейна; сидя у великой реки и убаюкивая свою любовь под плеск волн, мы разговаривали и вспоминали разные легенды.
Всю неделю она работала, как и в те времена, когда была простой швеей. Магдалина говорила, что праздность, входя в дом, оставляет за собой дверь, открытую для всех пороков и несчастий. Когда я думаю о том, что стал причиной этой трагедии, то готов разбить себе голову о стену.
— Я не могу, — продолжал он, — объяснить заблуждение своего сердца. Как я уже упоминал, Магдалина как-то сказала мне, что умрет, если я ее покину. Она это редко повторяла, будучи уверена в том, что подобная мысль никогда не придет мне в голову. Я так привык видеть в ней нежную сестру, что наконец, как эгоист, как дурак, как подлец, я сделал ей признание, из-за которого она, быть может, завтра или даже сегодня, должна умереть.
Мой отец потерял огромную сумму денег в каких-то оборотах, после уплаты долгов у него почти ничего не осталось. Мой отец и мать были всегда лучшими родителями, которых только можно иметь, и моими лучшими друзьями. Как-то утром отец подозвал меня к себе и объявил о своем разорении. Он сказал, что от одного меня зависит благосостояние всего семейства, спокойствие его старости и счастье моей матери. Речь шла о моем браке с дочерью одного очень богатого человека, друга отца, который искренне желал породниться с нашим семейством.
— Мне известно о твоей любви к Магдалине, дитя мое, — сказал мне отец, — и, если бы не эти роковые обстоятельства, я никогда не стал бы вас разлучать; но твоя мать и я — мы уже старики и останемся ни с чем, когда уплатим долги. Нет нужды напоминать тебе о том, чем мы всегда для тебя были, — наше счастье в твоих руках. Подумай, должен ли ты вернуть там то, что мы тебе дали.
В этом случае нельзя было колебаться. За разорением моих родителей следовало мое разорение, а значит, та же участь ждала и Магдалину. Мысль о том, чтобы просто покинуть ее, не предупредив ни о чем, мне и в голову не приходила. Я безрассудно надеялся на то, что она поймет положение, в котором я оказался, и вчера вечером открыл ей все.
Вопреки моим ожиданиям, она восприняла это известие спокойно. Я клялся ей, что женюсь только после того, как устрою ее судьбу. Когда я вчера вечером уходил от нее, мне показалось, что она покорилась своей участи. Однако меня несколько удивило это странное спокойствие. Непонятное предчувствие мешало мне уснуть, и я пообещал себе следующим утром первым же делом отправиться к Магдалине, которая, вероятно, тоже плохо спала. И тут вдруг ко мне в испуге прибежала горничная Магдалины и сказала, что несчастная девушка умирает. Тогда я кинулся к вам, господин доктор. Остальное вы знаете…
IX
— Вы понимаете, — продолжал молодой человек, вытирая слезы, — или она поправится, или я умру. Если она не выживет, то получится, что убил ее я!
— Но не слишком ли вы преувеличиваете то участие, которое вы принимали в этом? Не стоит ли все случившееся отнести на счет слишком большой восприимчивости этой юной особы? Мне кажется, вы виноваты только в том, что действовали слишком прямолинейно и стремительно. Быть может, если бы вы постепенно приучали Магдалину к своему отсутствию, известие о вашем браке не произвело бы на нее такого сильного впечатления.
— О нет! — воскликнул Генрих. — Магдалина не принадлежит к числу обыкновенных женщин. Она никогда не перестала бы любить меня. Она отравилась, потому что надеялась в ту же минуту умереть. Если бы Магдалина могла предположить, хоть на минуту, что я явлюсь к ней прежде, чем она отправится на тот свет, и что мне, быть может, удастся вернуть ее к жизни, то она бросилась бы в Рейн. Магдалина боялась, что я сочту ее отравление хитростью, посредством которой она хотела привязать меня к себе.
— Однако вы должны были уже хорошо изучить характер своей возлюбленной и не делать ей таких признаний в одночасье. Как вы могли оставить ее одну, не предчувствуя того, что она может, терзаясь мрачными мыслями, совершить отчаянный поступок?
— Я был не прав, виновен, преступен, — ответил молодой человек, — но что мне было делать? Я уже говорил вам, что наша жизнь с Магдалиной протекала так тихо и мирно, что мы больше походили на брата с сестрой, нежели на любовников. Я всегда знал ее как рассудительную девушку и был уверен в том, что она отдалась мне не иначе, как предварительно обдумав все последствия. Кроме того, ее кротость и покорность судьбе, казалось, обязывали меня сообщить ей о желании моих родителей… Это была глупость, неимоверная глупость, и я это очень хорошо понимаю теперь. Но мне думалось, что в числе прочих вероятностей Магдалина должна была предвидеть мое супружество. Я рассказал ей о трудном положении моей семьи и надеялся, что она все поймет правильно. Вы знаете, что по причине своей недоверчивости мы, мужчины, нуждаемся в том, чтобы женщина, которая нас любит или, лучше сказать, которую мы любим, доказывала нам свою любовь, пусть даже безрассудными поступками.
Очевидные доказательства лучше убеждают нас в любви девушки, нежели ее девственность и будущее, которое она приносит нам в жертву, нежели то тихое счастье, которое она вкушает с нами в уединении, где из стыдливости обязана жить. Я не сомневался в любви Магдалины, напротив: мне казалось, она любит меня до такой степени, что готова на все.
В своих поступках я руководствовался именно этой мыслью. Именно она причинила боль этому бедному созданию и должна теперь умертвить и меня.
— Да, я понимаю, — ответил Серван, — но вы не виноваты. Вы поступили так, как поступил бы любой мужчина на вашем месте. А Магдалина сделала то, на что решились бы очень немногие женщины. Но давайте подумаем, молодой человек, имеете ли вы право предаваться такому сильному отчаянию?
Слова доктора понятны нам, людям хорошо его знающим, но юноша, видевший его в первый раз, не мог разгадать их смысла.
— Я буду говорить с вами так, как меня к тому обязывает необходимость, — продолжал Серван, — а также долг, честь и религия. Вы поступили так, потому что не предвидели последствий своего поступка. Вы не виноваты, но завтра эта девушка умрет…
— О боже мой! — вскрикнул любовник Магдалины и заметался по комнате в страшном отчаянии, сжимая руками свой пылающий лоб.