— Я шел с начала луны.
Этот ответ ничего не говорил Эстер, привыкшей к другому исчислению времени.
Нищий увидел, что она его не понимает, и пояснил:
— Солнце поднималось и садилось семь раз с тех, как я пустился в путь.
— Значит, вы идете издалека?
— Из глубины провинции Батавия.
— Но какая же причина могла заставить вас, в вашем возрасте, решиться на такое долгое путешествие?
— Будда благословил поле, доставшееся мне от отца, и я жил счастливо; но пришли злые люди и прогнали меня с земли, политой потом пяти поколений моих предков. Пусть Будда сохранит плодородие поля и свежесть окружающих его деревьев, но Аргаленка не будет есть их плодов, Аргаленка не уснет больше в их тени.
Старик вздохнул.
— А почему у вас отняли поле? — спросила Эстер.
— Потому что я сохранил веру отцов, потому что сказал: «Исламский пророк, тот, кто велит ударить и убить, — злой дух».
— И вы ищете справедливости?
На этот раз нищий с горечью улыбнулся.
— Справедливость там, наверху, — он показал пальцем на небо. — Чтобы отправиться ее искать, нужны крылья; подобно гусенице, живущей на сладком тростнике, я буду ждать, пока воскрешение даст мне крылья, и я смогу туда подняться.
— Но тогда, — с возрастающим интересом продолжала настаивать Эстер, — зачем покидать ваши леса, ваши поля, где Господь не жалеет ни солнца, ни щедрых даров своих для живущих там? Здесь вас будут преследовать, бесчестить, избивать, как случилось только что, — полиция Батавии не терпит нищих.
— Я пришел, склонившись под рукой Будды, послушный его воле, и буду идти до тех пор, пока он не прикажет мне: «Остановись».
— А как может Будда сообщать вам свою волю? — с недоверием, которого она на сумела скрыть, спросила Эстер.
— Ночью тело спит, — отвечал старик с восторженностью, придавшей еще большее благородство чертам его лица. — Материя впадает в оцепенение, а свободный дух воспаряет к небесам, где его родина; он поднимается и летит, и если не видит Будду таким, как узрит его позже, когда окончательно избавится от своей оболочки, то есть лицом к лицу, то, по крайней мере, чувствует блаженное тепло взгляда божества, и его сердце раскрывается, согревается и трепещет от этого соприкосновения; пока лишь невнятный шепот, но он слышит голос Будды и сохранит в памяти его отзвуки.
— Я понимаю, вы говорите о снах, — Эстер тоже улыбнулась.
— Да, — произнес старик, устремив в небо озаренный взгляд.