Тем временем позади маркизы и отца Делара с детьми прогуливался наставник и, почти столь же юный, как они; аббату было всего восемнадцати лет, и он делил с ними их забавы.
— Брат мой, — сказал старший, — вы знаете, какая игра сейчас в моде при дворе?
— Да, конечно, отец сказал мне вчера за ужином: это ломбер.
— Что ж, сыграем в ломбер!
— Это невозможно; прежде всего нужны карты, а кроме того, мы не знаем, как в него играют.
— Один начинает.
— А другой?
— Ну… а другой, наверное, боится и поэтому проигрывает.
— Брат мой, — сказал старший, — не будем говорить о картах; вы знаете, что наша мать не любит этого, она утверждает, что карты приносят несчастье.
В это время г-жа де Шовелен поднялась.
— Маменька уходит в парк, — ответил младший, провожая ее глазами, — и поэтому нас не увидит. К тому же с нами господин аббат, он предупредил бы нас, если бы это было дурно.
— Всегда дурно, — сказал наставник, — доставлять огорчение своей матери.
— О! Но мой отец играет в карты, — возразил ребенок с той неуступчивой логикой, которая, как всякая слабость, цепляется за любую мало-мальски надежную опору. — Значит, мы можем играть, раз мой отец играет.
Аббат не нашелся, что ответить, и ребенок продолжал:
— А-а, вот маменька прощается с отцом Деларом; она провожает его к воротам… он собирается уходить. Подождем: маменька, как только отец Делар уйдет, вернется в свою молельню, и мы возвратимся в замок вслед за ней, велим подать карты и сыграем.
Дети провожали глазами мать: удаляясь, она исчезала в сгущавшихся сумерках.
Стоял один из тех прелестных вечеров, которые предшествуют весенней жаре; деревья были еще обнажены, но в их набухших и пушистых почках таилось предчувствие будущей листвы. На некоторых, самых торопливых, например на каштанах и липах, почки начинали лопаться, бросая навстречу дневному свету спрятанное в них весеннее сокровище.
Воздух был тих; в нем начали появляться поденки, рождающиеся вместе с весной и исчезающие вместе с осенью. Видно было, как они тысячами резвятся в последних лучах заходящего солнца, превращавшего реку в широкую пурпурно-золотую ленту, в то время как на востоке, то есть в той стороне парка, куда углубилась г-жа де Шовелен, все предметы начали смешиваться, приобретая тот прекрасный синеватый колорит, что составляет привилегию лишь некоторых времен года.
Во всей природе был разлит безмерный покой, царило бесконечное великолепие.
Среди этой тишины пробило семь часов на башне замка; звуки долго дрожали в вечернем ветре.
ebooksa