— Пионэр, — хмыкает Трехголовый. Или не он.
Дамело пытается разлепить глаза, но получается далеко не сразу — веки словно той же патокой склеило. Определенно это не Драконий кекур. Это другой его дом — кухня задрипанного, разоряющегося ресторанчика, хозяин которого не знает, как заставить свое имущество работать. Здесь Дамело проведет последующие годы, пока Эдемский не обанкротится и ресторан не пойдет с молотка. А может, и после — вдруг тот, кому достанется заведение, не откроет здесь ни торговый центр, ни подпольное казино?
— Уж я постараюсь, чтобы ты задержался тут подольше! — обещает Младший. Нет. Конечно же, это не младшая голова дракона. Хотя голос похож — такой же мальчишечий, вредный. Или… девчоночий?
Индеец поворачивает голову — медленно-медленно, будто крокембуш в карамельной паутине на каталку переносит. Сквозь колышащееся марево на Дамело надвигается лицо — из тех, что никогда не внушали ему доверия. Белокурые кудряшки, голубые глаза навыкате, курносый нос и пухлые губы вполне устраивают молодого кечуа. Но жесткая, упрямая линия подбородка и суровая двойная складка между бровей — это плохо. Белая женщина себе на уме — это всегда плохо.
— И ведь не поспоришь, — соглашается лицо. Черт, похоже, Амару резвится вовсю, озвучивая мысли Дамело прямо перед незнакомой бабой.
— Заодно и познакомимся, — соглашается блондинка с упрямым подбородком. — Тата.
— Дамело, — выдавливает из себя индеец. — Шеф-кондитер.
— Это выше или ниже шеф-повара?
— Это сбоку. — Дамело пытается встать на ноги, а те подламываются, точно у новорожденного жеребенка. Руки, впрочем, тоже действуют с оговорками. В частности, они готовы действовать, только если на них не возлагать вес крупного мужского тела.
— Сбоку? Пусть будет сбоку, — покладисто кивает новая знакомая Дамело. — Савва говорил, ты не любишь, когда тобой руководят.
— Савва? — Кечуа знает только одного придурка с таким придурочным именем. — Ты знакома с Эдемским?
— Немного. Я за него в некотором роде замуж собираюсь, — с едва уловимой жестокостью в голосе произносит Тата. Таким тоном заказывают чучельнику трофейную голову на стену. «И, пожалуйста, побольше ярости на морде!»
Дамело не хватает даже на то, чтобы ляпнуть в ответ что-нибудь взволнованно-матерное. Он просто сидит и пялится, чуть покачиваясь от усилий осознать новость: Эдемский женится. На Тате. Которая, несмотря на свой наряд — Инти всемогущий, да на ней костюм метрдотеля! — явно не имеет никакого отношения к ресторанному делу. Но, похоже, задвинет доброго старого Саввушку за Можай и возьмет бизнес в свои худые руки с выступающими на запястье голубоватыми венами. Руки Таты Дамело тоже не нравятся. Слишком спокойные, слишком естественные. Обычно в его присутствии женские руки начинают порхать птицами, взбивая волосы, поправляя одежду, крутя безделушки.
Тласольтеотль, конечно, не подарила индейцу на первом же свидании страшного умения богов смотреть вглубь (всего лишь дала поиграться и через минуту отобрала, пока наш Сапа Инка не спятил от лицезрения истинной сути вещей), но Дамело еще чувствует послевкусие божественной прозорливости. Тата не то, чем кажется. И Эдемский со своей… невестой противоречат друг другу одним лишь фактом существования, словно геометрия эвклидова и неэвклидова. Как будущая мадам Эдемская предполагает совместить их друг с другом в едином пространстве?
— Зачем тебе? — бормочет он, все еще хмельной и безобразно откровенный. — Ты же не шлюха.
— Я актриса.
— И что?
— Ты с гор спустился, индеец? — Тата оглядывает Дамело с головы до ног, откинув голову, прикрыв глаза и вздернув свой и без того вздернутый нос. — Не знаешь, как нам роли достаются?
— Фигня. — Индеец уверен: отныне он никогда не спутает женщину Тласольтеотль и ту, которая умирать будет, а молитв змеиной матери не вознесет. Жестокая анима Дамело, требующая дани за любую малость, не получила от актрисы по имени Тата ничего. Пока, во всяком случае.
Без пяти минут Эдемская смотрит на кечуа, вздернув бровь, и вдруг начинает хохотать.