— Понравилось…
Тяжелая монета глухо ударилась о медь.
— Пан немец! Пан немец! — донеслось сзади. — Пан немец ошибся, пан немец кинул дукат!.. Я улыбнулся.
Софийские врата были открыты. Двое литовцев, сняв шлемы, крестились на сияющую золотом икону. В самом же храме оказалось неожиданно пусто и темно. Лики святых смотрели хмуро, погас блеск алтаря.
Служба еще не начиналась, но возле бокового входа я заметил невысокого старика в темной ризе.
— Простите… Вы… Вы священник? Внимательный взгляд из-под седых бровей.
— Что вы хотите, сын мой?
— Отче, — заспешил я, — мне надо заказать панихиду. Если можно, вечное поминание. За упокой души иерея Азиния, воина Августина и раба Божьего Гарсиласио.
Он вновь кивнул, подумал.
— Они католики?
— Католики, отче.
В Лавре мне отказали. Суровые старцы не желали молиться за души нечестивцев-латинов. Но в Киеве не осталось ни одного костела, ни одного ксендза.
Кроме меня, конечно…
— Вам ведомо, сын мой, что молитва за инославных… Наши глаза встретились, и он замолчал.
— Хорошо. Напишите их имена… Перо цеплялось за шершавую бумагу, буквы никак не желали становиться в ряд.
— Я тоже католик, отче. Я… Я могу тут помолиться? Здесь молились мои предки.
— Можете, сын мой.
Я прошел ближе к алтарю, поднял голову — и вздрогнул. Огромные черные глаза заглянули прямо в душу.
Оранта — Божья Матерь Киевская.
Нерушимая Стена.