Тана кивнула:
– Моей сестре.
Габриэль закрыл глаза. Черные, как сажа, ресницы коснулись кожи.
– Я останусь с тобой.
– Что? Нет. – ответила она. – Нет! Это сумасшествие!
– Но я и есть сумасшедший, – напомнил он ей так небрежно, что она едва не рассмеялась.
– Слушай, ты представляешь, что со мной будет? Я буду блевать, ходить под себя, не говоря уже о воплях, – ее руки опять начали дрожать, но она зажала их между коленями, пытаясь скрыть, насколько больна. – Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
– Тана, когда ты ушла вчера, я подумал, что не смею пойти за тобой. Не смею даже просить у тебя прощения. И я все еще так думаю. Так что я пришел не для того, чтобы извиниться за свое высокомерие или за то, к чему оно привело, хотя буду вечно в этом раскаиваться. Просто позволь посидеть с тобой эту долгую ночь. Это я могу сделать, – он засунул руку в сумку и вынул стопку манги, классических и современных книг в рваных бумажных обложках и несколько мятых журналов. – Смотри, я даже принес, что почитать. Не знал, что тебе нравится, поэтому захватил всего понемногу.
– Зачем ты это делаешь? – спросила она. Из всего, что Габриэль мог совершить, этот поступок казался самым невероятным. Зачем ему сидеть с ней? Люсьен мертв, и Тана была почти уверена, что некоторые вампиры беспрепятственно покидают Холодный город и возвращаются обратно. Габриэль мог сейчас быть на пути к замку в Альпах и пил бы кровь девушек, плавающих в красном вине. – Я думала, что ты злишься. Ты приехал, чтобы убить Люсьена, но я помешала тебе это сделать.
– Нет, Тана. На самом деле этот удар огорчил тебя, но не меня, – он умолк, собираясь с силами, и вдруг заговорил очень быстро. – Видишь ли, я люблю тебя и боюсь, что не знаю другого способа сказать или показать это, кроме как прийти сюда. Если бы ты захотела, я бы убил в этом мире всех, – он заметил ее взгляд и продолжил. – Ну, или нет. Но я подумал, что тебе больше понравится, если я буду читать вслух, – он взял из стопки старый номер «Роллинг Стоун», – и сидеть с тобой. Как нормальный человек, который любил бы тебя и сидел с тобой, если бы ты болела чем-то обычным. Но раз твою болезнь обычной не назовешь, я как раз подойду.
Тана засмеялась. Она смеялась и никак не могла остановиться. Габриэль всегда говорил что-нибудь неожиданное, и в этот раз все было как всегда. Она попыталась подобрать верные слова:
– Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты убивал всех в этом мире. И я тоже испытываю к тебе… Сильное, странное, безумное чувство. Достаточно редко встречаются люди, которые видят меня такой, какая я есть, не говоря уже о том, чтобы заглянуть в темные уголки моего сердца, куда я и сама боюсь заглядывать. Но ты это сделал. А еще ты смеялся над моими шутками. Так что мне страшно не только потому, что ты не человек, но и потому, что ты вообще ни на кого не похож. Другого такого существа нет во всем мире, и ты мне нужен. Я нуждаюсь в тебе, а я это терпеть не могу, и особенно ненавижу признаваться в этом.
Габриэль улыбнулся:
– Это значит, что я могу остаться?
Тана почувствовала, как ее охватывает паника:
– Нет, нет, нет, остаться ты не можешь. Если ты останешься, ты меня выпустишь. Я буду умолять тебя, и ты меня выпустишь.
– Не выпущу, – сказал он, придвигаясь ближе. – Ты не попросила выпустить тебя из комнаты Элизабет, когда была прикована наручниками к кровати. Ты выбралась сама. Помнишь? Ты не рассчитывала, что я тебя освобожу.
– Это другое. Кроме того, я, видимо, ошибалась…
– Тише, Тана, – сказал он и погладил ее по волосам. – Моя милая Тана. Не забывай, я все еще чудовище. Я могу слушать твои крики и рыдания и не выпустить тебя.
Тана еле заметно вздрогнула, услышав его уверенный голос. Она вспомнила ролик, который увидела задолго до их знакомства – запись, где совершенно безумный Габриэль сидит в клетке глубоко под парижским кладбищем. Он был весь в крови и порезах. Он знал все о боли и одиночестве. И впервые с того момента, как он вошел в комнату, Тана стала надеяться, что ей не придется пройти через все одной.