Через минуту маршал вернулся. Багровое лицо его имело озадаченное выражение, он крутил ус, отрывая сосульки.
— Ничего страшного. Леваневский сядет. А не то рубану по перфорации, родная мама не узнает.
— Расскажите, что случилось? — спросил Попов.
— Что он там кричал? — с тревогой глядел на маршала писатель.
— Он мне всё одно слово орал, а его сперва не понял: «Лыжи». Я ему в ответ: «Какие ещё лыжи?» Скажи человеческим языком! Он и объяснил, у него ж к самолёту лыжи пристёгнуты, если станем садиться — он лыжи попереломает.
— А вы что ему сказали? — осведомился Попов.
— Я ему говорю: «Не сядешь, под трибунал пойдёшь! Ты говорю, что, в штаны наделал, контрреволюционная морда? А ещё военлёт! Прилетишь, я тебя, сукина сына, шашкой порубаю!»
Попов попробовал утихомирить развоевавшегося Будённого. «С эдаким дуралеем и вправду аэроплан разобьём», — подумал он. А вслух он сказал:
— Мне кажется, вы погорячились, Семён Михайлович! Надо перед господином военлётом извиниться. Он действительно не сядет, а только самолёт угробит. И так плохо, и эдак. Не уйти ему от вашего трибунала. Давайте спросим его, можно ли нам выпрыгнуть с парашютами. Я сам его и спрошу.
На сей раз к лётчику пошёл Попов и вернулся довольный.
— Парашюты у них есть. Через десять минут станем готовиться к прыжку. Пока что отдохнём и посмотрим, как этими штуками пользоваться.
— Я про парашюты только читал, — озадаченно промолвил Горький. — Семён Михайлович, а если он не раскроется?
— Не раскроется, прыжок не засчитывается, — буркнул Будённый.
Мотор ровно гудел. Минуты тянулись медленно.
— Вы знаете историю марки Леваневского? — нагнулся Попов над ухом Алексея Максимовича.
В ответ тот лишь помотал головой.
— Этот полёт, отражённый на марке, так и не состоялся. Марку выпустили, а самолёт не смог взлететь из-за поломки мотора. Существуют несколько экземпляров с перевёрнутым красным штемпелем, надпись про перелёт в Сан-Франциско сделана вверх ногами. Говорят, эту ошибку велел произвести всесильный Ежов.
— А Ежову-то зачем понадобились перевёртыши? — не понял писатель.
— Собирал редкие марки, — пожал плечами Попов. — Среди филателистов кого только не встретишь.
В кабине стоял холод, пассажиры задумчиво глядели в покрытые коркой снега иллюминаторы, разговаривать не хотелось. Будённый сидел в своей меховой шубе на мешках, развалясь, по-купечески. Он нашёл в одном из ящиков револьвер и рассматривал находку, заглядывал одним глазом в чёрное отверстие. Каждый думал о своём. Горький что-то записывал в блокнот, иногда смешно слюнявил карандаш. Александр Степанович прикрыл глаза и задремал, но мысль его работала. Хотя поначалу ему вовсе не хотелось участвовать в этой авантюре, он на удивление легко дал себя в неё втянуть. В пользу лондонской экспедиции говорило одно: дело шло не только и не столько о приоритете. В каждой стране есть свои Кулибины. Американцы, например, считают Сикорского, великого конструктора аэропланов, своим собственным гением. А ведь начинал он у нас, в России. Нет, дело не в приоритете, а в том, какую нацию посчитают через десятки лет в мире за «главную». Это спор стран между собой тайный, давний, негласный. Принадлежите вы к передовой державе, или ваша нация одними деревянными лопатами торговать может — таковое ей место в табеле о рангах отведётся. Получается, тут мировой престиж. Вот оно что!
ebooksa