— Нет, не узнала, — призналась Оля и снова бросила на меня прищуренный взгляд.
— А ее? — показала я на свою сестру, тоже ехавшую с нами.
— Ее узнаю, она дружила со Светою Стекловой.
Пришлось мне называться, знакомя ее с собой сызнова. Оля долго смущалась, хлопала себя руками по бокам и повторяла: «А я-то думаю… я думаю…»
Григорий Назарович развернул во дворе свой «ЛУАЗ» с металлическим кузовом, и мы большой компанией поехали в Тургеневку. Оля все смотрела и никак не решалась признать во мне ту высоконькую черноволосую девочку, стыдливую и неразговорчивую, которой я была, когда провела рядом с ней три дня своей жизни. Конечно, это мои детские впечатления оказались такими сильными, что жили еще и полстолетия спустя, а для нее наша бывшая встреча никаким откровением не явилась. Она забыла меня, и после моих напоминаний едва вспомнила.
— Оля, вы с Ниной сохранили Юрины письма, фотографии, тот портрет, что он прислал с последней запиской?
Оля печально покачала головой.
— Все это долго сохранялось у меня. Нина вышла замуж и отрезала от себя все, что касалось Юры. Иначе не выжила бы. Еще, не приведи, господи, потеряла бы разум.
— Так как же нам теперь быть, о чем говорить с ней? — встревоженно спросила я.
— А-а, теперь можно, — беззаботно сказала Оля. — Она молодец, правильно прожила жизнь, себя берегла.
Мы поехали по дороге на станцию. Не доезжая вокзала, повернули на переезд и за ним сразу взяли влево. Вдоль железной дороги тянулись дома с широкой полосой свободной земли перед дворами, затем вдоль той полосы шла дорога, а через дорогу лежали засеянные фермерские поля. Еще один поворот вывел на дорогу к Тургеневке. Приблизительно метров через пятьсот мы повернули на главную и единственную улицу села и сразу остановились — Нинин дом на этой улице первый справа.
— Ну, иди, — сказал дядя Григорий, засмеялся и прибавил свою любимую прибаутку: — Делай дело, чтоб я видел.
Ворота были открыты, недалеко от них в углу двора лаял песик. Простоволосая, в домашних тапочках пожилая женщина развешивала выстиранное белье.
— Вы Нина? — спросила я, подойдя к ней, не реагируя на лай дворняжки.
— Да, — ответила она, и на ее непроизвольно улыбающемся лице не прорисовались ни удивление, ни любопытство, ни попытка узнать меня. В глазах не было ни недовольства, ни тревоги: с чего вдруг эта чужачка приперлась в ее двор, интересуется именем?
Передо мною стояла женщина, не похожая ни на Олю с Лидой, ни на их братьев.
— Я к вам, — сказала я, любуясь ею — Нина великолепно сохранилась, насколько я могла судить по ее девичьим фотографиям.
— Тогда заходите.
Заурядная красота не покинула ее. Волосы теперь были короткими, но оставались густыми и волнистыми, как и в молодые годы. Теплые глаза смотрели спокойно, доброжелательно. Крепкое телосложение и сильные руки свидетельствовали о привычке к тяжелой физической работе. Но эта работа не оставила на ней пропаханных борозд, твердых мозолей, покрученных суставов или шершавой кожи.
Я представилась, но увидев, что ей это ничего не сказало, назвала своих родителей. Только тут Нина радостно закивала головой.