Дым

Себастьян подносит пипетку к маленькой кучке сажи и выдавливает на нее кровь. В следующий миг он вскакивает, тащит за собой Ливию, отбегает на два шага назад.

— Ждите. Сейчас! — шепчет он.

Ничего не происходит. Потом (его локоть возбужденно тычет Ливию в бок) сажа загорается и выбрасывает в воздух мощную струю дыма. Ливия и Себастьян убегают от него в угол комнаты. На высоте груди дым превращается в сажу, падает снежинками пепла на пол, чтобы как по волшебству вспыхнуть вновь, взорваться прыгучими облачками, похожими на кукурузные зерна, брошенные на раскаленную сковороду. Каждый маленький взрыв сопровождается фонтаном более светлого дыма — это сажа в половых досках пробудилась к жизни, бледной и краткой. Кажется, что вся комната дышит грехом. Цикл повторяется два, три раза. Затем прекращается, тихо и внезапно. От чернильной горки на полу ничего не осталось. Себастьян подбегает туда, где она была, проводит пальцами по полу. Теперь на этом месте — светлое, словно обесцвеченное, пятно.

Ливия стоит бездыханная, голос прерывается от страха:

— Что случилось, Себастьян?

— Генеральная репетиция. Репетиция Великого Оживления! Но тише, тише.

— Но та сажа, которую вы использовали… Она же злая!

— О да, злая, чистейшее зло!

— И кровь. Она заражена?

— Заражена, да, но все еще борется с инфекцией. Ни то ни другое. Тело, отрицающее свое новое состояние. Узкое окно!

— Так вот чего вы хотите от Маугли. — Она поднимает перед собой руки с широко растопыренными пальцами, точно пытается схватить нечто, парящее перед ней в воздухе. — Великое Оживление! Скажите мне, как оно поможет достичь справедливости?

Себастьян не отвечает — плюхается на пол и сидит, обхватив колени, возбужденный и счастливый. Секунду кажется, будто в нем есть что-то от Чарли: та же радость быть живым, быть здесь и сейчас, принимать участие в происходящем. В следующий миг его мысли обращаются к мертвым детям. Но выражение лица остается неизменным. Ливии остается только задавать все новые и новые вопросы.

— Чья кровь была в ампуле? — спрашивает она.

На этот раз Себастьян слышит ее и отвечает:

— Мы звали ее Лилит. В честь первой жены Адама. Вспыльчивая малышка! Своенравная. — Он улыбается воспоминаниям и ласкает пальцами одну из своих бутылок. — О, сколько же мы рыскали по миру, когда узнали об их существовании. Невинные. Все лучшие умы Европы снаряжали экспедиции в затерянные уголки планеты. То была новая эпоха географических открытий. Но как наивно, как неуклюже мы действовали. Заходили в и́глу, лишь прикрыв рот шарфом. И заражали целые племена. Почти все они вымерли. Видите ли, большинство взрослых не выживают после того, как инфекция вызывает анатомические изменения в организме. Зато дети! Мы возлагали на них все свои надежды. А маленькая Лилит, чудесная девочка, красивая как картинка… Подхватила простуду, подумайте только — банальную простуду! Ее похоронил ваш дворецкий, в лесу. Сердце вашей матери было разбито.

Из Ливии облаком ярости выплескивается дым, другая сторона ее натуры, более холодная и расчетливая, тут же берет верх. Получены далеко не все ответы. Лилит мертва. Маугли, возможно, еще жив. Это его кровь нужна ее матери.

— Сколько вам нужно? — слышит она свои слова, будто со стороны.

До Себастьяна они, кажется, не дошли: он сидит на полу и ворошит сажу.

— А, в этом-то и проблема, — наконец произносит он, просеивая черные хлопья между пальцами. — Две тысячи двести кубических сантиметров. На бумаге цифра казалась совсем небольшой.

Опять у Ливии голова идет кругом, и она тоже принимается кружить по комнате, словно пытается отыскать смысл в геометрии движения. Ее шаги вспугивают свежие частицы сажи, и те начинают порхать вокруг подола платья — то ли глашатаи, то ли свита, столь же беспокойные, как и она.