Дым

Босуэлл пробует его, лижет, принимает решение. Его палец ложится на спусковой крючок. Моя ладонь бьет по стволу, когда пуля уже движется внутри его: я чувствую горячую дрожь ее полета. Между прочим, это государственная измена, не больше и не меньше, намеренный срыв возложенной на меня миссии. Чем это вызвано? Порядочностью, должно быть, нелюбовью к смерти. Выходит, ведьмоискатель во мне утратил бездушную любовь к законности. Слишком долго я пробыл директором школы.

Выстрел оглушает меня. Пуля попадает в стол, взрывается стекло. Дальше все происходит очень быстро. Босуэлл готовится сделать второй выстрел, но Джулиус забирает у него ружье. Не вырывает его, не отбирает — просто берет в свои переломанные руки. Берет, разворачивает, замахивается им и на один дюйм погружает в лицо Босуэлла. Тот испускает дух еще до того, как касается земли. Черное облако выскакивает из него и тут же льнет к груди Джулиуса, как пес, поменявший хозяина. Затем Джулиус направляет дуло на меня.

Он дает мне время вытащить кольт. Бог знает, что за мысли сейчас мелькают в его голове, но на лице отражается не ненависть, а угрюмая обида из-за того, что он не получил желаемого. Я нашариваю кобуру, достаю оружие, но не могу продеть палец в спусковую скобу. Заканчивается все тем, что я роняю револьвер. Упав, он вращается между моих ног.

Джулиус стреляет в меня. Он попадает в мой толстый живот, туда, где ремень пересекает пупок. Я падаю не сразу, как бы запоздало, и смотрю, как он возвышается надо мной: рот широко открыт, оттянутые губы обнажают беззубые десны. Он вкушает дым, идущий из моей раны, как пар из трубы отопления. Проходя через его тело, дым меняет цвет и становится вдвое гуще; разворачивается за его спиной словно флаг. Джулиус стоит и пьет меня, пока его пальцы взводят курок для следующего выстрела.

Вдруг за его спиной кто-то появляется. Тот, со скучным лицом зеленщика. Я сразу понимаю, что это не человек. Он не дымит. Стоит по ту сторону металлических прутьев, в одном футе от Джулиуса, стоит в гуще его дыма, в самой сердцевине, и не добавляет ни капли собственного. Доброе лицо, как выясняется на близком расстоянии: полное, румяное, безволосое. Зеленщик просовывает руку между прутьями. В ней зажато оружие миледи: беретта, с двумя стволами, с орнаментом на коротком дуле. Кончик пистолета вжимается Джулиусу в шею.

Возникает пауза, момент сговора, желание загадывается и исполняется — юноша и зеленщик обмениваются взглядом. Два монстра из соседних преисподних: один не дымит, второй истекает первобытной алчностью. Потом звенит выстрел. Когда Джулиус падает, я замечаю в его дыме нечто новое для себя, нечто первоосновное и вездесущее, чего не замечал раньше. Это растворитель, в котором осаждается все его зло. Это ненависть к самому себе, жажда саморазрушения. Отчаянное стремление найти покой. Джулиус падает лицом вперед, на решетку; опускается на колени перед зеленщиком. Тот поворачивается ко мне. Пистолет поворачивается вместе с ним. Зеленщик спокойно целится в мое тело.

Меня он тоже застрелит. Я вижу это по его лицу. И сделает это хладнокровно, добродушно, без страсти или эгоизма, не для себя, не из злости, не из торжества и не из желания сражаться за правду. Он сделает это просто потому, что, оставшись в живых, я смогу причинить вред ему и тем, кто ему дорог, а умерев, не смогу.

Потом он видит, что я уже мертв, и отворачивается. Я смотрю ему вслед с ужасом и восхищением. Возможно, за такими, как он, будущее. Пожалуй, государству они придутся по нраву.

Из зеленщика получится хороший слуга.

Запал

Вот так им пришлось второй раз смотреть, как умирает Джулиус. Что-то вроде театра теней — такое может устроить при помощи ловко сложенных пальцев добрый дядюшка, чтобы позабавить детишек. Происходит это на периферии сцены, при слабом свете газового фонаря, прикрученного и поставленного на пол где-то позади актеров. Выстрел Гренделя, знаменующий финал, прорезает полумрак, словно раздвоенная молния. И как будто в ответ сначала одна, потом несколько лампочек над их головами начинают мерцать, так что снотворная тьма чередуется с тусклыми желтыми вспышками.

В руках Чарли бьется Ливия, желая высвободиться из его объятий. Он не помнит, как схватил ее, как прижал ее голову к своей груди, что служит ненадежной, но все-таки защитой. Ливия хочет бежать туда, где лежит ее мать — неподвижно, в грязи. В нескольких шагах впереди с пола поднимается Томас. Еще дальше Грендель кладет пистолет на стол — в этом орудии больше нет надобности — и наклоняется, чтобы освободить Маугли от ремней. Он вынимает иглу из его тела и вместе с ней маленький мерный сосуд, уже заполненный кровью мальчика, затыкает горлышко склянки и аккуратно ставит ее на стол, в нескольких дюймах от пистолета, после чего укладывает горячечного ребенка в перевязь из простыни у себя на груди и бедрах.

Только после того, как Грендель отходит от стола и оружия, Чарли отпускает Ливию. Все это время он чувствовал смятение в ее дыме. Она мчится прочь от него и догоняет Томаса, который тоже начинает двигаться. На протяжении двух шагов они бегут рядом, касаясь друг друга локтями, чтобы получать поддержку и утешение. Потом их пути расходятся. Ливия направляется к матери, а Томас — к их мертвому соученику, чьи пальцы запутались между прутьями решетки, словно дохлая рыба в сетях. Джулиус стоит на коленях, его пепельная голова просунута сквозь прутья, руки вытянуты в мессианском призыве. Позади Джулиуса лежит человек с разбитым лицом и мясистая туша, которая раньше была директором Траутом.

Чарли тоже трогается с места. По мере приближения к месту действия он начинает понимать, какова его цель. Маугли. Грендель. Оружие. Но при этом взгляд его прикован к Ливии и Томасу. Первая упала на колени у тела леди Нэйлор; откинув от ее лица рассыпавшиеся волосы, она видит кровь. Что до второго, то Чарли думает поначалу, что Томаса гонит к решетке страх. Он уже убил Джулиуса этой ночью; переломал ему все кости, и от изувеченного тела не донеслось ни единого вздоха. И все же он воскрес, темный Христос. Кто знает, вдруг он воскреснет снова, вскочит и убежит во мрак? Но потом Чарли видит, как Томас дергает Джулиуса за исхудалые руки, торчащие между прутьями. Томас не проверяет, шевелится ли Джулиус. Он пытается пробудить его. «Пусть восстанет, — говорят его действия. — Пусть бежит». Это будет хотя бы частичным оправданием для Томаса.

И Чарли движется вперед, равномерно, машинально, будто во сне. Он проходит мимо Ливии, замечает, что леди Нэйлор жива, видит, как дочь сначала пытается привести ее в сознание словами, затем испуганно и слабо хлещет по здоровой щеке матери, поскольку вторая испещрена ранами и рубцами. В глазах Ливии — мольба о помощи, но у Чарли сейчас есть более срочное дело. Здесь, возле стола, пол усеян осколками стекла. При каждом шаге раздается хруст. Чарли доходит до стола, до пистолета; кладет оружие в карман и ощущает, как напряжение внутри его немного спадает. Рядом как ни в чем не бывало стоит мерная склянка с кровью; в двух шагах от нее Грендель баюкает своего подопечного, придерживая спину мальчика растопыренными пальцами. С того места, где стоит Чарли, кажется, будто у Гренделя две головы: одна — со старым и добрым лицом, вторая — с лицом ребенка, покрывшимся пятнами от жара, но таким же бесконечно спокойным, как то, другое. Именно это спокойствие нагоняет дым в легкие Чарли и окрашивает его дыхание струйкой отвращения.

— Вы застрелили его, — зачем-то говорит он; слова плывут от него к Гренделю и мальчику в зеленовато-желтом тумане и проходят сквозь них, не подняв даже ряби. — Мы спорили об этом однажды. Можно ли убить человека праведно, без дыма. — Потом Чарли добавляет, тихо и сердито: — Тогда я и подумать не мог, что это настолько чудовищно.

Но когда Грендель оглядывается на Чарли, лицо ангела безмятежно, как всегда, и не омрачено сомнениями или раскаянием.

— Тише, — говорит он. — Вы разбудите мальчика.

Чарли больше не в силах видеть его. Он отворачивается и идет к друзьям. На секунду устанавливается тишина. Все, что толкало их к действию, получило свое разрешение. Мальчик жив, Грендель безоружен, заговор Себастьяна предотвращен. Но вдруг, как насмешка над их торжеством, раздается непонятный звук, что-то вроде негромкого мяуканья. Чарли не сразу понимает, что он исходит от леди Нэйлор и означает крайнее отчаяние.

— Что с ней? В нее попала пуля?