Дым

Дым Томаса — самый темный, едкий и запутанный. Дым выражает в своей песне его страх — страх перед Джулиусом, страх стать таким, как Джулиус, страх остаться в одиночестве из-за своих преступлений — и счастье оттого, что Томас простил себя. В этом дыме его отец, сжимающий оловянную кружку. Ливия тоже там, в мокрой, облегающей грудь сорочке. И Чарли: подружившийся с ним в первый день его пребывания в школе. Вот его мать — она умирает; вот ему в голову врезается пуля. Поцелуй няни; боксерский матч; кости, ломающиеся под кулаками. Бродячие цыгане, борющиеся в пыли. Церковный пол, замусоренный и благородный; пьяный священник. Надежда.

Дым Чарли другой, более сдержанный и упорядоченный, это процессия людей, написанных в белых, коричневых и серых тонах: женщина в лесу, закутанная в балахон, которая дымит так же естественно, как дышит; Ренфрю, Элинор в корсете из кожи и стали; Томас и Ливия, раскрасневшиеся и зовущие, с голыми плечами под простыней; его родители, с прямыми спинами, сидящие в неправедно приобретенном доме и гадающие, что случилось с сыном; кучера, сгрудившиеся на полу крохотной комнатки, чтобы спастись от холода; вытатуированная русалка, качающая грудями при каждом движении пальца кучера.

И, вплетаясь в их дымы, непредсказуемый, то более управляемый, то более взрывной, чем у Чарли или Томаса, плывет дым Ливии, фиолетовый и зеленый. Тут ее мать, в слезах, перед клеткой, которую она построила для плененных мальчиков и девочек. Ее отец, привязанный к кровати на чердаке, взирающий на нее со страхом. Рудокоп Фрэнсис, тянущий за собой пони на кривых ногах. Грендель, ее ангел-убийца с короткоствольным пистолетом в руке. Маугли, который икает и испускает свое первое облачко дыма. Томас, полуобнаженный, протягивающий ей черноту маски. Чарли, что во тьме приникает языком к ее языку.

— Да? — спрашивает она в дым, закрыв глаза и держа руками обоих мальчиков.

— Да, — говорит Чарли.

— Да, — говорит Томас. Он вынимает пробку, наклоняет мерную склянку и поливает голову Джулиуса кровью. В следующий миг Чарли толкает тело Джулиуса к центру бассейна. За трупом тянется сажа, его свадебный шлейф, его погребальный саван.

Потом они отступают, Ливия, Томас и Чарли.

И мчатся прочь со всех ног.

Часть шестая. Облако

Раз недоволен ты законами божественными и людскими, Не знаю, что, кроме дьявола, устроит тебя. Анабаптисты Тогда дивитесь не на них, столь черных кожей, А на себя, столь дурных, столь черных грехом. Арапы Да, в печени кровь нездоровая И меланхолия, что всегда плохо. Коль внемлешь ты симптомам той болезни, Прорвутся вены главные и истекут. Кровотечение Роуленд Уоткинс. Дым без пламени (1662)

Томас

Как начать революцию?

Надо окрестить труп.

Вот что мы скажем, когда нас будут расспрашивать через сколько-то лет. О, нам будут внушать, что у нас были неправильные мотивы. Чарли якобы сделал это, потому что ему было стыдно за родителей. Ливия — потому что хотела произвести впечатление на свою мать. А я — потому что люблю их сильнее, чем боюсь себя. И еще потому, что мысль о возвращении в школу была для меня невыносима.

Но разве у кого-нибудь бывают причины лучше этих?

Мы дожидаемся дыма на берегу Темзы. Мы не одни. Собралась целая толпа желающих посмотреть, как ниже по течению реки зреет штормовой фронт. Кое-кто покидает город. Они идут так быстро, что еще до наступления темноты окажутся в окрестных графствах. Непрерывный поток бродяг, вытаптывающих лужайки добропорядочных людей. Предвестник перемен.

Мы мало что видели перед тем, как выбрались из канализации. Никаких взрывов, никаких фейерверков. Что-то шевельнулось в бассейнах за нашими спинами, какая-то тень легла на воду. И все. На улице стояла тишина. Только в тюрьме рядом с табачной фабрикой пел заключенный, одинокий тенор, стараясь выйти за пределы своего диапазона. Чарли спросил, не хочет ли Ливия вернуться к Гренделю и узнать, как чувствует себя ее мать, но та лишь мотнула головой. Ливии нужна любовь матери; она очень переживает из-за ее ноги. Но и сердится на нее. Поэтому мы отправились бродить по городу.

Рассвет занимался неторопливо, и мы ходили без остановки, чтобы не замерзнуть. Не сговариваясь, мы оказались около нашей церкви как раз в тот момент, когда выглянуло солнце. Ворота по-прежнему заколочены, стекла выбиты, но в первых солнечных лучах на крыше заблестел крест. Медь. Чудо, что его еще не украли.

Когда рассвет перетек в утро, мы забеспокоились.

— Может быть, — сказал Чарли, — может быть, не получилось.

Он сказал это со странной интонацией, будто не знал, что́ нужно чувствовать.