Дым

— Выходит, это заразно, — определяет он. — Как ты говорил Гренделю? «Ангел, играющий в порок»? Чарли Купер намерен изменить мир. — Томас складывает губы, будто собирается сплюнуть, но вместо этого проглатывает слюну. — И что ты хочешь сделать: собрать с него сажу или попросту утопить в бассейне?

А Чарли стоит и слушает, уже соединенный с Томасом тонкими щупальцами дыма, грудь к груди, бедро к бедру; его кровь течет навстречу единственной правде. «Вот она, наша дуэль. Кто бы мог подумать, что она будет такой? Я, правильный, разумный Чарли Купер, поджигаю запал. А он, обитатель темной стороны, противостоит мне. В следующий миг мы набросимся друг на друга с кулаками».

Дуэль.

Или пусть Ливия решает.

— Ты боишься, — подначивает Томаса Чарли. — Мы можем изменить ход истории, а ты дрожишь как осиновый лист. Я чувствую это в каждом твоем выдохе.

Теперь они стоят совсем рядом, на расстоянии, где чувствуешь дыхание другого; и даже не замахнуться для удара.

— Скажи ему, Ливия, — не оборачиваясь, говорит Томас. — Скажи ему, что это опасно. Это безумие. Он тебя любит. Он послушается тебя.

Оба вздрагивают от неожиданности, когда она заполняет узкое пространство между ними и кладет руку на плечо каждого.

О, как хорошо она понимает их. Все написано в их дыме.

В нем их дружба. И сомнения Чарли, и тайное стремление Томаса к дыму. Тут и она сама, ее плоть и кровь, все, что они хотели бы сделать с ней, острый интерес обоих к этому телу под платьем. Так, словно они скинули с себя все одежды.

— Скажи ему, — повторяет Томас, выдыхая слова прямо в лицо Чарли.

Затем Томас, очевидно, вспоминает, что именно она, Ливия, привела их обратно к трупу Джулиуса. Он как будто придавлен этой мыслью: плечи поникли, голова опустилась.

— Значит, ты тоже?

Томас не дожидается ее кивка.

— До чего же вы торопитесь плясать под дудку миледи, — продолжает он, теперь уже озлобленно, будучи в меньшинстве. — Она один раз поцеловала тебя, Ливия, и поддразнила Чарли насчет отца. И этого достаточно, чтобы вы исполнили ее волю. Во имя народа! Думаете, народ хочет хаоса, который вы для него здесь затеваете?

Ливия не успевает ответить — первым говорит Чарли:

— Я хочу этого. — Он сердится и в то же время удивляется себе самому. — Я в этом нуждаюсь. Иначе отец… — Чарли обрывает фразу, задумывается, и его дым светлеет от улыбки. — Но это же чистой воды эгоизм.

Томас хмурится, и дымит, и уходит.

Уходит недалеко. На два шага. На ничейную землю между изможденным телом Джулиуса и кромкой ближайшего бассейна. Ливия идет за ним — похоже, он знал, что это случится, — и останавливается так же близко от него, как раньше. Это своего рода хореография. Ее мать как-то рассказывала, что некоторые виды птиц танцуют перед спариванием. Поодаль от Чарли Томас становится спокойнее и печальнее.

— Мы ни-че-го об этом не знаем, Ливия. Сколько все это продлится? Несколько недель, месяц — так говорила твоя мать, но и она не может знать наверняка. Никакого насилия, обещала она, никаких убийств. Только повседневный грех. Горячка страсти. Обнажатся все желания, откроются все секреты. — Он морщится и вздрагивает, когда Ливия берет его за руку. — Даже если баронесса права, если ее темный запал выгорит и оставит после себя более мягкое пламя; если мир не подавится собственными запасами гнева; если все мы обнажим друг перед другом свои души и не придем в ужас от увиденного… только представь себе, Ливия. Весь мир забыл о здравом смысле. Хаос; смятение. В полях никто не работает.