Дым

— Сейчас зима, Томас. В полях не нужно работать.

— Все равно. Непредсказуемый мир. Не стоит недооценивать его тьму. Каждый спор, где в дело идет нож, каждый избитый человек, каждая изнасилованная женщина — все это будет на нашей совести.

— Да. А если мы не сделаем этого: каждый ребенок, вставленный в очередной аппарат для исправления, каждый заключенный, скручивающий сигареты, каждая ложь, звучащая от рассвета до заката, каждый год без надежд на перемены — это тоже будет на нашей совести. Но есть еще и другое, — продолжает Ливия. — Она любит меня, понимаешь. Мама. Она видела, как я стараюсь стать святой, и боялась, что я сойду с ума, как отец. — Она улыбается, криво и нежно. В ее словах слышится намек на флирт. — Я сердита на нее. Но перед любовью трудно устоять. Ты так не считаешь?

Томас сжимает кулаки.

— Чарли прав, — говорит он наконец. — Я боюсь. — Он испепеляет ее яростным взглядом, будто видит врага. — Что, если я потеряюсь в дыму? Что, если я сойду с ума и превращусь в животное?

Ливия посылает ему ответный взгляд, не зная, что сказать.

К ним подходит Чарли. Он дымит. И повторяет жест баронессы — берет Томаса за подбородок.

— Тогда мы выпьем тебя и сойдем с ума вместе с тобой.

— Правда? — спрашивает Томас, не столько с сомнением, сколько с отчаянием. — Но куда же подевался компромисс, Чарли?

Тело Джулиуса тихо плавает на поверхности воды. Томас ожидал, что оно утонет. Нести его было на удивление тяжело, каждая конечность свисала мертвым грузом, вывернувшись из сустава. Но вот они опускают его в воду, и сажа, словно намагниченная им, окутывает и облепляет его мокрой простыней, так что весь бассейн сливается с трупом в единое целое. Томас уходит за кровью. Чарли сидит на краю бассейна, его руки и ноги в воде — он удерживает Джулиуса и приподнимает его голову над поверхностью бассейна, словно очень важно не дать ему утонуть. Ливия, в свою очередь, держит Чарли за плечи, чтобы подбодрить его и помочь встать, когда придет время. Итак, Томас находит кровь в маленькой мерной склянке и взбалтывает ее, как вино в бокале. Как просто было бы швырнуть склянку через весь зал, чтобы та разбилась в грязном углу; а можно споткнуться, будто случайно, и уронить ее на каменный пол.

Они собрались у края бассейна. Чарли сидит, Ливия склонилась, Томас стоит в полный рост. Получилась бы неплохая картина, думает Томас: чернота бассейна, тусклый пульсирующий свет лампочек над головой. За последние несколько минут выражение лица Чарли изменилось. Ярость ушла — у него было время подумать. «Он открыл внутри себя дверь, — вспыхивает догадка в мозгу Томаса, — и туда прокралось сомнение». Значит, Чарли еще может пойти на попятный. Томас, к своему удивлению, чувствует не только облегчение, но и разочарование.

Чарли поднимает на него глаза. Он слишком честен, чтобы прятать свои сомнения.

— Мы не можем сначала попробовать сами? Чуть-чуть дыма. Столько, чтобы сделать нас людьми? — Он смолкает, хмурится задумчиво, поправляет себя. — Но в этом-то все и дело. Достаточно — это сколько?

Он проводит рукой по бурой жидкости, зачерпывает ее рукой, подносит к обугленной щеке Джулиуса. Томас догадывается, что именно тревожит Чарли. Как-то неправильно, что зло сводится к точности пропорций: вот столько дыма станет тканью жизни, вот столько — приведет к смертоубийству, а полное отсутствие дыма породит жестокость иного рода. У Чарли упорядоченный ум: ему кажется, что жизнь должна быть более логичной. И тут же у Томаса возникает желание утешить друга, с которым он только что готов был драться.

— Две-три недели дым будет владеть миром, — размышляет он вслух. — Может, и дольше. Карнавал страстей. Черный дождь и все такое. Как ты думаешь, Чарли, это значит, что нам не нужно возвращаться в школу?

Дым появляется, когда они еще не отсмеялись. Он поднимается легко и естественно, озвучивает их неуверенность, страхи, чувство края пропасти под ногами.

Мы не знаем, начало чему мы кладем.

Нет. Но мы знаем, что имеем в настоящем.

А что потом? Когда Оживление выгорит? Что тогда будет с миром?

Но дым не такой, он не знает слов, вместо них он говорит образами, чувствами, которые связаны с воспоминаниями: рассказанные позднее, над подушкой, в темноте, они покажутся и знакомыми, и странными. В его бессловесном царстве этот шепот — еще не законченная мысль, а лишь возможность мысли; вроде радости, еще не описанной и не проявившейся, бесформенной, настоящей. И все время дым окружает их, напевает их мелодии, просовывает щупальца сквозь границы их личностей.