Она показала мне тест по математике — кто бы мог подумать, — вверху которого стояла резко очерченная отметка «отлично». Я подозревал, что она гордилась этим. Или когда-то гордилась. Прежде.
Молли была немного похожа на Джорджию — со светлыми волосами и улыбающимися глазами. Но она показывала мне вещи и места, которые ни о чем не говорили мне, такие, как математический тест. Подсолнухи, растущие вдоль дороги, по которой я никогда не ездил, беспокойное небо и капли дождя на окне с занавесками в желтую полоску, руки женщины и идеально подрумяненный яблочный пирог с умело выпеченной верхней корочкой.
А затем мой рисунок осветился откуда-то сзади — два луча фар пролили свет на туннель. Я бросил баллончик, который держал в руке, и соскользнул вниз по наклонной бетонной стене. Баллончики с краской, подвешенные на самодельном поясе, ударялись о мои ноги и лязгали друг о друга, как цепи, когда я бежал.
Но огни преследовали меня, заключая в ловушку между двух лучей света, и я споткнулся и упал. Баллончики болезненно врезались мне в живот и бедра, а гравий впился в кожу на ладонях. Машина вильнула и затормозила, и я на время был освобожден от яркого слепящего света, когда фары мелькнули над моей головой. Я тут же снова вскочил на ноги.
Но что-то было не так с моей левой ногой. Вскрикнув, я снова упал, когда боль прорвалась сквозь адреналин.
— Моисей?
Это была не полиция и не убийца девушки. А я был совершенно уверен, что ее убили. Была некая торжественность и свежесть в ее красках, которые я только что видел. Так бывает, когда смерть насильственная и внезапная. Когда смерть произошла недавно.
— Моисей? — прозвучало снова.
Я обернулся, поднимая руку вверх, чтобы закрыться от света фонарика, который был на одном уровне со мной, и понять, чей это голос доносился с той стороны.
— Джорджия?
Какого черта она делает здесь в час ночи, когда рано утром вставать в школу? Мой внутренний монолог звучал, как у родителя, и я немедленно остановил себя. Это было абсолютно не мое дело, что она делала, так же как и ее не касалось, чем занимался я. Такое впечатление, что я произнес это вслух, потому что она тут же спросила:
— Что ты делаешь?
Джорджия тоже говорила, как родитель, и я не ответил ей. Как обычно.
Морщась, я сделал усилие, чтобы встать на ноги, даже когда понял, что из моей ноги что-то торчит. Стекло. Длинный осколок стекла воткнулся в мое колено.
— Почему ты делаешь это?
Ее голос был печальным. Не осуждающим. Не взбешенным или настороженным. Просто печальным, словно она не понимала меня, но очень этого хотела.
— Почему ты повсюду рисуешь на частной собственности других людей?
— Это государственная собственность. Никому нет дела.
То, что я сказал, было глупо, но я не смог бы все ей объяснить. Так же, как не мог объяснить это любому другому. Поэтому и не стал.
— Шарлотте Баттерс есть дело. Мисс Мюррей точно есть дело.
ebooksa