И мгновения не оставил себе Игнат на раздумья, сразу ответил:
– Согласен! Только и ты не забудь про то, что мне обещал. Оно ведь вот как получается, раньше-то мне казалось, что в деньгах счастье, а нынче, когда деньги те у меня прямо под ногами лежат, я понимать начинаю, что больше мне нужно, гораздо больше.
– Вот и по рукам! – Вран поднялся на ноги, и ворон его снова взмыл в небо.
Степан отступил в темноту и тут же с темнотой этой слился. От услышанного на душе было так погано, что и не передать. Себя он привык считать человеком порядочным, хоть и бестолковым, а как встал на их пути этот нелюдь, так и вышло, что теперь он, Степан Белобородов, уже совсем не тот, что был раньше. Пусть свои руки чужой кровью не замарал, а все одно в ней по самую маковку. И не отмыться никогда, и жить теперь с этим камнем на сердце и за пазухой до конца дней…
…Остаток зимы прошел в тяжких раздумьях и душевных терзаниях. Появилась было у Степана трусливая мыслишка сбежать от всего этого в тайгу, заняться тем, что любо, не думать ни о чем. Но держали те, кто оставался в Горяевском, приковали покрепче чугунных цепей.
И не только Настена, но и Оксана с девочкой. Девочку крестили Аленой. Вот Степан с Настеной и крестили. А Игнат, отец родной, куда-то съехал по неотложным делам вместе с Враном. Думать, что это за дела, Степану было страшно. Легче думать об Оксане с Аленкой да Настене.
А столичный франт оказался не таким пустым человеком, как виделось поначалу. Когда стало ясно, что с Оксаной и девочкой все будет хорошо, не уехал обратно в Санкт-Петербург, остался в их глуши. Сначала Степан переживал, что из-за Настены, что понравилась ему девчонка, вот и красуется, бравирует. А выходило, что парень-то из идейных, хочется ему таежной романтики, хочется больницу в Сосновом организовать такую, чтобы не хуже, чем в столицах. И Игнату идея с больницей понравилась. Нынче удумалось Игнату быть не только Крезом, но еще и меценатом, отцом родным для всего таежного люда. Вот и не скупился он на деньги, финансировал строительство больницы в самом центре Соснового. Да и сам поселок не без его участия разрастался прямо на глазах. Прознав о неслыханной щедрости миллионщика Игната Горяева, люди приезжали семьями, оседали, обзаводились хозяйством.
Дмитрий Петрович нынче жил на два дома, курсировал между Горяевским и Сосновым. Больничку открыл пока в старом купеческом доме, нанял людей в помощь, переманил из города двух врачей, таких же молодых и идейных, открыл курсы сестер милосердия для местных барышень. Вот на эти курсы Настена и записалась. Поначалу-то Степан думал, что это она все из-за Дмитрия, из-за девичьей амурной привязанности, ревновал даже. А потом однажды увидел ее в деле. Как она, не дрогнув, даже не побелев, перевязывала ампутированную ногу пареньку, которого привалило деревом во время валки леса. Ногу пареньку Дмитрий спасти не сумел, не осталось там ни единой целой косточки, но гангрены не допустил, считай, с того света вытащил. И вот за этим несчастным ухаживала Анастасия Васильевна Горяева, сестрица того самого Горяева. И было видно, как увлекает ее эта нелегкая, временами грязная работа. Какие там розы! Позабыла Настена про свои детские забавы, повзрослела.
Степан, видно, тоже повзрослел. Потому что, при взгляде на Настену, сердце больше не щемило и не пускалось в галоп. Любил он ее по-прежнему, но как младшую сестренку – не как женщину. А кого полюбил, о той думать себе запрещал…
Оксана, чужая жена. И как так вышло, когда родилось это колкое и болезненное чувство? Не той ли снежной ночью, когда он поделился своей силой со старухой, чтобы спасти не только мать, но и ребенка? Хоть что-то хорошее сделал в своей пустой жизни! Ведь никогда раньше даже не помышлял посмотреть на Оксану как на женщину. Знал, что красива, умна и добра. Но знал также, что чужая жена. Любящая и любимая.
Вот только любимая ли? Изменился Игнат после рождения дочери. Или еще раньше изменился, а Вран лишь в нужное время бросил семя в уже подготовленную почву? Как оно на самом деле? Как бы ни было, а жили теперь Игнат с Оксаной как чужие. И баба Праскева однажды с досадой шепнула, что уже больше месяца не переступал Игнат порога супружеской спальни. Зато другие пороги переступал. Когда столько денег, когда вся власть у тебя в руках, тяжко остаться порядочным человеком. Или даже просто человеком тяжко остаться?
А Аленка росла славной девчушкой и с каждым днем все больше и больше становилась похожа на мать, но Степан всякий раз, когда брал малышку на руки, всматривался со страхом, потому что боялся, что проявятся или во внешности ее, или, не дай бог, в характере черты отца. Настоящего отца… Всматривался и думать себе запрещал о том, что будет, если случится такая беда. Виновато ли дитя, что родилось от чудовища? Виновата ли мать, что родила дитя от чудовища? Не виновата! Никто не виноват, кроме самого чудовища!
Да и Вран к девочке не проявлял никакого интереса, Степан за этим зорко следил. И бабе Праскеве велел присматривать и за Оксаной, и за Аленкой. Баба Праскева знала не все, но об очень многом теперь догадывалась. Оттого и смотрела на своих девочек с тревогой, а на Игната – с печалью. Врана она не боялась, чуяла его звериную суть, но все равно не боялась. Может, из-за старости, а может, просто такая смелая уродилась. Главное, что, когда Степану нужно было отлучиться по делам, она всегда оставалась с Оксаной и Аленкой, сторожила.
А летом у Настены приключилась любовь. О том, что приключилась, Степану со смущенной улыбкой рассказала Оксана. Нынче она с ним часто разговаривала, куда чаще, чем с собственным мужем. Степану иногда даже казалось, что об Игнате Оксана забыла. Или старается забыть. Она ведь умная женщина, и глаза, и уши у нее есть, а вокруг столько желающих ей глаза открыть. По доброте, исключительно по доброте и дружбе! Как больно ей было от этой правды? Степан даже подумать не смел. Но держалась Оксана стойко. С железным стержнем оказалась женщина, даром, что на небесного ангела похожа. И доброты своей она не растеряла, частенько вместе с Настеной помогала Дмитрию в больнице. Там, в больнице, вдали от поместья, она словно оживала, делалась веселой и смешливой, как до замужества.
Вот она первой и заприметила те перемены, что случились с Настеной. А виновником перемен стал – кто бы мог подумать! – писатель из Перми. Уж какими ветрами занесло его в их медвежий угол, Степан не знал, но подозревал, что теми же, что и Дмитрия – захотелось хлебнуть романтики, увидеть настоящую жизнь, а потом сделать эту жизнь лучше.
Писателя звали Артемием Завацким, был он высок, кудряв и румян, аки херувим. Подрабатывал написанием статеек в заштатные газетенки, но планы имел великие. Для того таскал при себе пухлый блокнотик, в который аккуратным бисерным почерком заносил все мало-мальски дельные мысли, что рождались в его буйной голове. Первым делом Артемий сдружился с Дмитрием. Может, даже решил взять его главным героем в свой роман, но Степан подозревал, что место главного героя молодой писатель оставляет для себя. А уж Дмитрий познакомил его с Настеной. И вспыхнули чувства!
Про вспыхнувшие чувства с лукавой улыбкой сказала Степану Оксана во время уже ставшей для них привычной утренней конной прогулки. Душно ей было в Горяевском, муторно. Хоть и не видела она черные нити, что тянулись от Врановой башни, но, наверное, чувствовала. Оттого и рвалась при первой возможности на волю: если не в Сосновый, то на прогулку. Обычно они болтали о всяких пустяках, а большей частью так и вовсе молчали, но тем утром Оксана не удержалась.
– Он хороший юноша. – Оксана отпустила удила и позволила своей лошадке пастись на берегу лесного ручья. – Нас познакомил Дмитрий Петрович. Конечно, идеалист и немножко революционер, но кто не был таким в его возрасте? – сказала и на Степана глянула искоса. А он даже глаз на нее поднять не решался, так хороша она была в этой малахитового цвета амазонке, с растрепавшимися после скачки волосами! Если бы глянул, она бы все сразу про него поняла. Чужая жена… Лучшего друга жена… Или уже не друга?..
– Я таким никогда не был, – пришлось сознаться, чтобы сказать хоть что-нибудь, чтобы нарушить это неловкое молчание.
– А мне кажется, были. Вы, Степа, просто очень скромный человек. И сила в вас есть, и ум, и благородство, а вы все прячетесь за этим своим «никогда таким не был».