Институт

Он ушёл без возражений, затем прошаркал обратно.

— Повесил, Ша. — Буйство исчезло из его голоса. Теперь он звучал робко и устало.

— Вот и хорошо. А теперь забирайся обратно на кровать. Ложись, всё в порядке.

Калиша села и положила ноги Эйвери себе на колени, потом похлопала по кровати рядом с собой. Люк сел и спросил Эйвери, лучше ли он себя чувствует.

— Кажется, да.

— Конечно да, — сказала Калиша и начала снова гладить волосы мальчика. У Люка было ощущение — возможно, бредовое — что между ними что-то происходит. Какое-то внутреннее общение.

— Ладно, расскажи ему свою шутку, а потом, блядь, засыпай.

— Ты сказала плохое слово.

— Ну да. Давай рассказывай.

Эйвери посмотрел на Люка.

— Ладно. В общем, А, И, Б сидели на трубе, А упало, Б пропало, кто остался на трубе?

Люк хотел было сказать Эйвери, что в приличном обществе не стоит молоть такую хрень, но поскольку было совершенно ясно, что в этом месте нет никакого приличного общества, то просто сказал:

— Сдаюсь.

— И. Понял?

— Конечно. Почему индюк в суп попал?

— Потому что думал?

— Нет, потому что вкусный. А теперь спи.

Эйвери начал было что-то говорить — может, вспомнил ещё одну шутку, — но Калиша успокоила его. Она продолжала гладить его по волосам; её губы безмолвно двигались. Глаза Эйвери начали закрываться, веки опустились, медленно поднялись, снова опустились и поднялись ещё медленнее. В следующий раз они остались опущенными.

— Ты что-то сделала с ним? — спросил Люк.

— Спела колыбельную, которую мне пела мама. — Она говорила почти шёпотом, но в её голосе безошибочно угадывались изумление и удовлетворение. — Я не умею петь, но когда это происходит мысленно, мелодия не так уж важна.