— Книга Люциана Дарне. Да. Это его книга. Имя острым крючком вцепилось в мои внутренности и натянуло леску. Люциан Дарне, юноша, который меня»; ..........
ненавидит... Крючок вонзился глубже в плоть, и леска дернулась.
— А что за книга?
Середит взглянула на меня, но не ответила. — Можно посмотреть? — попросил я. — Нет. — Она прошагала мимо меня к двери. Я попытался встать, но комната закружилась перед глазами. — Я...
— Ложись в кровать.
— Я из-за него заболел, Середит? Или... кто он такой, почему...
— Он не вернется. О нем можешь не тревожиться. — Откуда вы знаете?
Она отвела взгляд. Скрипнула потолочная балка, и дом вдруг показался хрупким, словно толстые стены были всего лишь галлюцинацией.
— Я принесу тебе суп, — повторила старая женщина и закрыла за собой дверь.
С тех пор Середит еще некоторое время запиралась в мастерской после обеда. Она не рассказывала, чем занималась, а я не спрашивал. Я знал, что она работает над книгой Люциана Дарне. Иногда, закончив дела, я прислонялся ухом к двери и погружался в полусон, одновременно подслушивая и грезя, пытаясь уловить в услышанном смысл. Обычно за дверью царила свинцовая тишина, свойственная этому дому, который словно прислушивался вместе со мной. Казалось, дерево и штукатурка тоже навострили уши, пытаясь уловить хоть какие-то шумы в полной тишине. Но порой из-за двери доносились стук и скрежет, а однажды с гулким звоном опрокинулся котел. Похолодало, и от неподвижности мои суставы затекали и болели, но закрытая дверь мастерской манила меня. Желание находиться там и ждать чего-то, что я не понимал, было мне ненавистно, но я не мог противиться любопытству, к которому примешивался страх. Это чувство было знакомо мне по ночным кошмарам, которые все еще преследовали меня, хоть я и начал поправляться.
Все чаще мне снились ясные, прозрачные сны, залитые солнечным светом, но, когда кошмары возвращались, они были такими же пугающими, как прежде. К тому же теперь у моих страхов было лицо: лицо Люциана Дарне. С того самого дня, как я увидел его впервые, он снова и снова являлся мне в сновидениях. Эти горящие глаза... этот последний взгляд, брошенный на меня перед тем, как он скрылся за полуоткрытой дверью в глубине мастерской. Он садился за стол в тихой, ярко освещенной, но почему-то наводящей ужас комнате, и меня охватывала паника, потому что во сне за столом сидел не он, а я.
Сны пытались сказать мне о чем-то.
Однажды вечером, когда я отчищал сковородку, а Середит готовила рагу, я снова спросил ее о Люциане. Она не
подняла головы, но пальцы ее дрогнули, и она выронила половину луковицы.
— Старайся не думать о нем, — проговорила она, тяжело наклоняясь.
— Но почему вы не хотите показать мне его книгу? Я учусь каждому шагу по отдельности, а думал, что должен... Она сполоснула луковицу и продолжила резать. — Середит! Когда вы начнете учить меня...
— Скоро ты узнаешь гораздо больше, сынок, — ответила переплетчица и прошла мимо меня в кладовую. — Но сперва тебе надо поправиться.
Шли дни, я окреп и стал почти таким же сильным, как до болезни, но она по-прежнему ничего мне не рассказывала.
Прошла осень, наступила зима. В монотонной, медитативной рутине нашей повседневной жизни — работа, еда, сон — я потерял счет времени. Дни катились, как колесо, полные повторяющихся дел. Часами я делал одно и то же: мраморировал бумагу, выделывал кожу или золотил обрез книжного блока, который мы использовали в качестве муляжа. Результаты моих усилий обычно оказались в старой бочке, которую Середит приспособила под мусорную корзину. Лишь изредка, взглянув на то, что получилось, Середит велела оставить образец, и тогда мы убирали его в шкаф, где хранили под замком. Однако ничего из сделанного мной никогда не шло в работу. Я почти перестал задаваться вопросом, когда же стану хорошим мастером или увижу настоящую книгу. Наверное, Середит того и добивалась. В неподвижной тишине мастерской я научился сосредоточиваться на мелочах: тяжести паяльника в руке, скрипе пчелиного воска под подушечкой большого пальца, и это давало свои плоды.
Однажды я выглянул в окно и, к изумлению своему, увидел, что камыши присыпал тонкий слой снега.