Переплёт

С того дня, как в мастерской побывал Люциан Дарне, нас навещал лишь почтальон, приезжавший раз в неделю. Почтовая повозка останавливалась перед домом, почтальон заходил и выпивал с нами кружку горячего чая, а потом ехал дальше. Но как-то раз, через несколько недель после первого снега, тучи в тот день низко нависли над болотами, а воздух пропитался зловещей тишиной, я пригласил почтальона войти, но тот покачал головой. Передав мне стопку конвертов и бросив на пол мешок с припасами, он поспешил взобраться на козлы, где устроил себе гнездо из одеял.

— Вот-вот начнется снегопад, сынок. Теперь не знаю, когда вернусь. Может, только весной.

— Весной?

в просвете между шапкой и шарфом блеснул его ярко-голубой глаз.

— Ты здесь первый год, сынок, верно? Не переживай. Хозяйка твоя перезимовать умеет.

С этими словами он щелкнул языком, заставив лошадь тронуться с места, и поехал по нашей тропе к главной дороге. А я, несмотря на холод, остался стоять на пороге и смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Если бы я знал... Я попытался вспомнить, о чем писал в письме родным, последнем, отправленном в этом году... Пришла бы мне в голову мысль, что до весны они писем от меня не получат, что бы я добавил? Пожелал бы им счастливого Завершения, пожалуй, и все. Отчасти я даже радовался, что дом остался так далеко, что я могу стоять здесь и ничего не чувствовать, словно на холоде онемели не только мои пальцы, но и сердце. Продрогнув, я пошел в дом.

Почтальон оказался прав. В ту ночь начался снегопад; снег тихо просеивался, как мука из небесного сита, и к утру от дороги остался лишь еле заметный росчерк на белой равнине. По утрам мне поручено было первым делом растапливать печь, но когда я вошел в мастерскую, то увидел Середит: она уже проснулась, растопила печь за меня и теперь сидела за своим верстаком, но не работала, а не сводила глаз с птицы, которая скакала за окном, оставляя на снегу тоненькие следы, похожие на буквы. Очевидно, смешивая клей, моя хозяйка просыпала муку, и белая горстка казалась снегом, налетевшим из окна.

— Я заварила чай. Подумай, нужно ли тебе что-нибудь? Я пишу список для следующего заказа в Каслфорде, — обратилась ко мне Середит.

— Ho почтальон сказал, что не вернется до весны. — Замерзшие руки не слушались, и я чуть не пролил чай мимо чашки.

— Ох, Толлер — дурак. Рано еще для зимы. Снег растает за пару дней. — Она улыбнулась, а я невольно покосился на сугроб, заваливший дальнее окно наполовину. — Поверь, мой мальчик. Настоящие снегопады приходят в эти края лишь после Завершения. Еще есть время подготовиться.

Я кивнул. Значит, все-таки успею отправить письмо родным; но что мне им сказать?

— Сходи в хранилище и посмотри, чего нам не хватает. — Я взглянул на блестевшие на солнце сугробы, и по спине пробежали мурашки. — Да уж, будет холодновато, — с насмешливо-сочувственным блеском в глазах добавила Середит. — Оденься потеплее.

В хранилище оказалось не так уж плохо. Мне пришлось двигать коробки, мешки и большие банки, и вскоре я вспотел так, что пришлось снять шапку. Бросив очередной мешок, я встал у дверного косяка, чтобы отдышаться. Взгляд упал на поленницу: хватит ли дров на зиму? Если нет, придется где-то искать еще... вот именно, что «где-то» — на бескрайних пустошах нет ни деревьев, ни сушняка.

Туча закрыла солнце, и в ушах засвистел ветер, точно кто-то вдали точил нож. Начинался снегопад. Кажется, насчет оттепели Середит заблуждалась.

Пора было возвращаться к работе. Но мой взгляд упал на далекую точку на дороге; она ползла по бледной колее, занесенной снегом, словно застрявшее в белой краске насекомое. Точка была слишком далеко, и я не мог толком разглядеть, что это такое, но постепенно стал прорисовываться

силуэт лошади, едва ли не тонувшей в снегу. Наездник был толстым и горбатым. Хотя нет, на лошади сидели двое. Сперва мне показалось, что это дети, но потом я понял — нет, не дети. Две женщины: та, что сзади, сидела прямо, будто жердь проглотила, а та, что спереди, все время сползала вбок. Задолго до того, как я сумел разглядеть лица, до меня донеслись их голоса: отчаянные слова ободрения и тонкий горестный плач, который я сперва принял за ветер.

Лошадь остановились перед домом, и рослая женщина неуклюже спрыгнула в снег. Мне бы помочь, но вместо этого я стоял и смотрел, как она пытается подсобить подруге: уговаривает ее, тянет и, наконец, стаскивает с лошади, как тряпичную куклу. Пронзительные причитания продолжались, прерываясь икотой, — высокий плач, не похожий на человеческий. Спотыкаясь, обе женщины зашагали к крыльцу. Я успел увидеть огромные мутные глаза, спутанные длинные волосы и искусанные до крови губы, прежде чем нестройно зазвенели колокольчики на крыльце.

После яркого света казалось, что в хранилище за грудами мешков притаились тени: они глазели на меня из полумрака. Но я не пугался их. Меня обуревали другие мысли: отправиться в путь по такому глубокому снегу не каждый решится, лишь крайняя нужда способна толкнуть на такой шаг. Они шли к переплетчице... Люциан Дарне тоже прибыл к нам в отчаянии. Но что может книга? Что может Середит?

Еще минута, и она откроет дверь. Проводит гостей в мастерскую, в запертую комнату...