— Ну, — рассмеялась она, — давай составишь мне компанию, вот и все.
— Можешь показать мне, что делать. Видишь ли, я к такому не привык. Все иначе. Раньше меня только изучали. Ничего не было. А теперь есть всё. Я могу разное делать. Можно? Ты мне не запретишь?
— Нет, конечно. Тебе только не стоит выходить днем на улицу. А ночью, наверное, можно.
Она сполоснула вехотку, развесила ее на бортике раковины и вышла в дверь и по коридору в гостевую комнату. Он двинулся за нею, закрыв за собой дверь и заглушив звуки Моцарта. Она повернулась спросить, хочет ли он, чтоб радио и дальше играло, и при свете — ярком, хоть и через занавески — увидела, что когда он спрашивал, не запретит ли она ему делать то, что ему хочется, возможно, он имел в виду нечто вполне предметное. Чтоб носить одежду, есть еще одна причина, которую она из чопорности не упомянула.
Он шагнул вперед, снял с нее халат и дал ему упасть на кровать, после чего принялся снимать с нее ночнушку сверху вниз — но быстро сообразил, что она, должно быть, сделана так, чтобы получалось в другую сторону. Он приподнял край у нее возле колен и стащил через голову. Потом мягко толкнул ее на кровать. Сел с нею рядом. Глядя на нее, сказал:
— Я никогда не видел. Мужчин — но не как ты.
— Женщина, — прошептала она, и горло у нее начало перемыкать.
Он спросил:
— Боишься?
— Конечно.
— Я нет. Мне хорошо. Но очень странно.
Да не просто странно, подумала она. И затем: нет, все то же самое. Они вместе перекатились назад по кровати.
— Постой. Не так, — произнесла она.
— Покажи мне.
— Мне как-то неловко.
— Что это значит?
Она толком не знала. Какая, к черту, разница — при такой встрече?
Позднее, когда они лежали бок о бок, она спросила:
— Ты молодой, старый или где-то между?
— Я между молодым и где-то между. А ты?