Мастер и впрямь донимал его весь последний месяц, появляясь в самые неудобные моменты. Увещевал он высокочтимого лорда Верети самым наилучшим и разумным образом. «Вот убьют вас, благородный господин, или повесят чего доброго», бубнил он, окидывая взбешенного Кая взглядом профессионального закройщика гробов, «вот убьют, говорю, ненароком, в схватке смертельной, а лицо-то останется навечно, в божественной форме запечатленное. Не можно такой натуре восхитительной пропадать.»
После таких слов рука сама к мечу тянулась.
— Гордыня — великий грех, благородный господин, — снова пошел в атаку андаланец. — А красота должна служить просветлению умов и умиротворению жестоких сердец.
Кай перекосился. Лаэ фыркнул.
Кай с трудом подавил матерное ругательство и чуть не плюнул с досады.
— Так, все, — сказал он вслух. — Давай, рисуй. Только быстро. Спать я хочу.
— Вьюшка, принеси картон, — велел обрадованный художник. — Вон тот, у стены. Давай-ка его сюда. Воот, давно он тут стоит, вас поджидает…
Кай сидел на неудобной дубовой плашке, заменявшей здесь стул, а временами, похоже и стол, смотрел, как бегает по серому картону свинцовый карандаш, и боролся с дремотой.
Глаза слипались, как заклеенные, потрескивало пламя светильников. Лаэ негромко разговаривал с парнишкой-подмастерьем, позвякивали цепочки ножен — наверное, вытащил кинжал показать.
Женщина в плаще за его спиной разжала руки и выронила чашу. Та со звоном покатилась по ступеням алтаря, плеснула темная жидкость. Протяжно замяукала кошка…
Кай вздрогнул и обернулся. Тишина. Привиделось наяву.
В открытый дверной проем занесло грубые голоса. Послышался сиплый стон.
— Извини, добрый мастер, — Кай поднялся, кивнул Лаэ. — Пойдем, отец твой вернулся.
Сознание возвращалось небыстро, обрывками. Кай плавал во тьме без конца и края, слыша тяжкий шум крови в ушах, звон колючих льдинок, шорохи в пустоте.
В темном гулком безвременье хлопьями сыпался снег.
Какая-то часть него понимала, что он лежит на знакомой постели. Слабо пахло лавандой, резко — сажей, вином, валерианой.
Смутно знакомая женщина сидела за столом, обхватив голову руками.
Потом он снова проваливался во тьму, хруст льда и сиплое пение замерзающей воды.
Ночь и зима накатывались на уставшую землю.
Среди голых стволов пылал костер, хрипло орали пьяные голоса.