– Полиция в Лондоне умеет искать по горячим следам. Они возьмут их.
– Но ей это не поможет, не так ли? Она не может там оставаться. Я должна как-то перевезти ее в Лаффертон.
– У вас есть для нее комната?
– Придется найти комнату.
– Она захочет переехать?
– Чтобы жить со мной? Нет. Моя мать независимая женщина. И ее довольно сильно смущает, что ее дочь – священнослужитель.
– О. Моего отца крайне смущает, что его сын – полицейский.
– Что вообще может смущать…
– Все Серрэйлеры врачи. Вы не заметили?
– А Фитцрои – евреи. Моя мать – детский психиатр. Атеистка-интеллектуалка из Хэмпстеда.
– И вы будете с ней сражаться?
– Да. Все равно другого решения нет.
Саймон говорил по мобильному Джейн с лондонской полицией, так что знал, что ее состояние гораздо серьезней, чем она предполагала. Ей в рот запихали туалетную бумагу, привязали проводом к ножке дивана и потом избили.
Но сейчас он просто спокойно сказал:
– Вам придется делать все очень постепенно.
– Из-за этого мне будет еще сложнее переехать.
– Значит, Лаффертон был одной большой ошибкой?
– Я не знаю, Саймон. Просто бывают такие дни, когда кажется… что ничего не работает. Мне не нравится мой домик; но не потому ли, что на меня там напали? Мне приходится нелегко с моими коллегами в соборе; но не потому ли, что я гораздо младше их, к тому же единственная женщина? В Бевхэмской центральной у меня тоже не все гладко, потому что не очень-то многим людям вообще нужен священник, а те, кому нужен – обычно мусульмане или католики, так что я оказываюсь не при делах. Мне нравится то время, что я провожу в хосписе, но и там есть проблема… Это как раз то, что мы с Кэт сегодня обсуждали.
– Значит, вы просто сбежите.
Она ничего не сказала.