Обряд на крови

Вампир-марионетка зашипел, и голос его сделался глуше, более зловещим.

– Эта ночь многое уравновесит. Сделайте их, ребятки. Убейте всех.

Тут разом произошло много вещей.

Вампиры бросились на нас. Одноухий атаковал Лару, марионетка – меня, а третий устремился на Инари. Тот, что рвался ко мне, похоже, был не мастак драться, но и он передвигался с такой быстротой, что я едва отслеживал его перемещения, – впрочем, тело мое все еще звенело от инъекции позитивной энергии, и я ответил на его атаку так, словно это вступительные па хорошо знакомого мне танца. Я отступил на шаг в сторону, пропуская его мимо себя, и приемом, достойным Баффи, обрушил свою половинку бывшего жезла ему на загривок.

Возможно, на телеэкране это происходит и эффектнее. Зазубренная деревяшка вонзилась в вампира, но не думаю, чтобы она проткнула плащ – тем более чтобы она вонзилась ему в сердце. Однако удар лишил эту тварь равновесия, и она, пошатнувшись, пролетела куда-то дальше. Может, вампир все-таки получил какие-то травмы – он испустил пронзительный вопль, полный боли и ярости, от которого зазвенело в ушах.

Инари тоже взвизгнула и замахнулась своей деревяшкой; впрочем, Баффи из нее вышла не лучше, чем из меня. Вампир перехватил ее руку и, резко повернув, сломал запястье. Послышался противный хруст, Инари охнула и рухнула на колени. Вампир навалился на нее сверху, ощерив зубы (не клыки еще, как я успел машинально отметить, – просто обыкновенные пожелтелые, как и положено покойнику) и пытаясь впиться ими ей в горло и искупаться в луже крови.

И – словно этого было недостаточно – проклятие соткалось наконец полностью и с воем вынырнуло из ночи, целясь в Инари.

У меня оставались считанные секунды, чтобы спасти ей жизнь. Я ринулся на вампира, представил себе зависшую в дюйме от его зубов невидимую банку из-под пива и со всей силы врезал по этой воображаемой банке пяткой. Конечно, куда мне со своей силой тягаться со сверхсилой вампира. Однако даже вампир, способный с разбега пробиться сквозь кирпичную стену, весит ровно столько, сколько положено иссохшему трупу, – к тому же атака явно застала его врасплох. Удар получился что надо. Законы физики сработали на «отлично», и вампир со злобным шипением отлетел в сторону.

Левой рукой я схватил Инари за правую. Тут такая штука: энергия истекает из тела с правой его стороны. Левая же сторона энергию поглощает. Я напряг все свои чувства и ощутил, как пикирует на Инари сгусток темной энергии. Он ударил в нее мгновение спустя, но я успел подготовиться и усилием воли перехватил эту гадость прежде, чем она успела причинить ей зло.

Острая боль пронзила мою левую ладонь. Энергия оказалась холодной – нет, не просто холодной, ледяной. Она была скользкая, тошнотворная, словно вырвалась из какого-то огромного подземного моря. Стоило ей коснуться меня, как моя голова едва не взорвалась от непередаваемого ужаса. Энергия, сама магия, ее соткавшая, показались мне какими-то… неправильными. Изначально, насквозь, до ужаса неправильными.

С тех пор, как я занялся магическими делами, я полагал, что любая магия происходит от жизни, что питающая ее энергия сродни электричеству, или природному газу, или, там, урану – подобно им она заряжена пользой, добром, а уж применить ее можно по-разному. Нет, я искренне верил в то, что любая магия изначально положительна.

Я заблуждался.

Возможно, это справедливо по отношению к моей магии. Но та магия была совсем другой. Она имела единственную цель – разрушение. Сеять страх, боль, смерть. Я чувствовал, как энергия льется в меня из запястья Инари, и она причиняла мне такую боль, что я не нахожу слов… да что там слов, даже мыслей, способных передать ее. Она рвала меня изнутри, словно в поисках слабого места в моей обороне, она сгущалась во мне, словно готовясь к чему-то…

Я сопротивлялся ей. Все это заняло, должно быть, какую-то долю секунды, но мне стоило еще больших усилий вырвать эту черную энергию из себя и отшвырнуть в сторону. Я оказался сильнее. И все же, отбрасывая ее от себя, я внезапно ощутил приступ ужаса: мне показалось, что от меня что-то оторвалось, что короткое соприкосновение с этой гадостью пометило меня на всю жизнь.

Или изменило.

Я услышал собственный вопль – не от страха или злости, но от боли. Я выбросил правую руку в сторону, и невидимый клубок черной энергии, вырвавшись из нее, ударил в вампира, только-только поднявшегося на ноги и изготовившегося к новой атаке на меня. Он даже глазом не моргнул, из чего я заключил, что он этого проклятия не ощущал.

Тем большим сюрпризом для него стал предмет, обрушившийся на него прямо сверху. Все произошло почти мгновенно, быстрее, чем успел запечатлеть глаз: удар, короткий захлебнувшийся вопль – и вампир уже валяется на земле, распластавшись, словно пришпиленная к картонке бабочка. Только руки и ноги слабо подергивались еще некоторое время. Грудная клетка и ключицы у него были расплющены в хлам.

Цельнозамороженной индюшачьей тушей. Хорошей, футов на двадцать.

Птичка, должно быть, упала с пролетавшего в небе самолета, вне сомнения, притянутая на цель проклятием. К моменту приземления она набрала скорость пушечного ядра, да и твердостью ненамного ему уступала. Из расплющенной груди вампира торчали замороженные голяшки с концами, обернутыми веселенькой красной фольгой.

Вампир захрипел и дернулся еще раз.