Из паучьего кокона среди зеленых веток послышался ликующий хохот Батлера:
—
И Профессор растворился в зелени.
Я старательно смыл грязь и кровь с рук. Ледяной водой умыл лицо, поусердствовал над слипшимся колтуном усов и волос, а затем макнул в воду и голову. От этого в ушах зазвенело.
Я помнил, как преступил порог.
Тарабарщина, и затем…
Я шел обратно в Сорокамильный Лагерь; мои мысли были приятно бессвязными.
Работа замерла, когда я оказался среди них. Все молчали. Никто не попытался остановить меня, когда я опрокинул в себя чайник и принялся жадно, словно зверь, пожирать вареный рис, хватая его горстями. Никто не шевельнулся даже тогда, когда я поднял ржавую лопату и направился в хижину Батлера, дабы засвидетельствовать свое почтение. И даже тогда, когда я вышел, перевел дух, метнулся к ящикам со взрывчаткой и достал несколько динамитных шашек со шнурами.
Я улыбнулся им во весь рот и не смог придумать ни слова.
Они стояли полумесяцем, неподвижные, словно изваяния. Я побрел прочь, в холмы.
Взрыв порадовал.
Пыль взметнулась вверх, похожая на облако; оно вскоре рассеялось само собой. Я думал о больших кольях и огромных гнездах, полных злобных шершней. И даже не боялся. В самом деле.
Какие-то открываются, другие закрываются.